Фельдмаршал Манштейн. Военные кампании и суд над ним. 1939—1945 - Реджинальд Пэйджет

Результатом судов над военными преступниками стало не создание международных законов, но сведение к нулю национальных законов, которые наши предки кропотливо создавали в течение столетий. Кто из нас, сегодняшних, считает, что раз война развязана, то любая из воевавших сторон будет связана какой-либо конвенцией? Каждый станет обвинять другого в агрессии и преступлениях. По словам фельдмаршала лорда Монтгомери: «Нюрнбергский процесс превратил ведение безуспешной войны в преступление, за которое генералы побежденной стороны должны быть осуждены и повешены».

Фельдмаршалы Браухич, Рундштедт и Манштейн, а также генерал-полковник Штраус сдались англичанам. Они все сражались против англичан и показали себя благородными солдатами. Но русские обвинили их в военных преступлениях[78] и потребовали экстрадиции. К чести британской армии, было решено взять под защиту своих пленных. В конечном счете и американцы и англичане отказали в экстрадиции и сами судили находившихся у них военачальников за совершенные в России преступления. К сожалению, нюрнбергский принцип оставался в силе, и военные трибуналы для суда над военными преступниками, учрежденные Королевским предписанием от 18 июня 1945 г., проводились таким образом, чтобы сделать защиту практически невозможной.

Однако армия старалась, как могла, и ей удалось тянуть время почти четыре года. В конце концов, поскольку американцы уже провели свои трибуналы, нашей армии приказали тоже заняться ими. За это время фон Браухич скончался, а предоставленные медицинские свидетельства утверждали, что состояние фон Рундштедта и Штрауса не позволит им выдержать длительный судебный процесс. После долгих дебатов в правительстве свидетельства были приняты, и перед судом предстал один фон Манштейн.

Королевское предписание учредило особые суды с особой процедурой ведения процессов над немцами. Что было не чем иным, как простым использованием власти победителя над побежденным. Я всегда считал, что Королевское предписание противоречило международным законам, и абсолютно уверен, что оно являлось злоупотреблением правом победителя. Возможно, будет уместным заметить, что в процессах над немцами было допущено не менее дюжины нарушений, каждое из которых, произойди оно в суде над англичанином, послужило бы поводом для рассмотрения в уголовном апелляционном суде на основании серьезных процессуальных нарушений.

И я не думаю, что победитель вправе устанавливать для побежденного такую форму процесса, которую сам счел бы неадекватной по отношению к собственным гражданам.

Предписание определяет военное преступление как нарушение законов и обычаев войны. Но даже если допустить весьма сомнительное предположение, что международные законы накладывают на каждого отдельного солдата обязанность подчиняться законам войны вместо устава и приказов собственной армии, то нет повода сомневаться в том, что, в соответствии с международным правом, не существует никаких обязательств для соблюдения именно обычаев. Обычаи, по своей природе, изначально являются правилами, не имеющими силу закона. Со временем обычаи, по мере того как они становятся общепринятыми для наций, развиваются в правила, но только в том случае, если они широко распространены, то есть когда они признаны всеми цивилизованными народами. Тогда они перестают оставаться в статусе обычаев и достигают статуса правил, и тогда их можно расценивать в качестве обязательных. Это относится и ко всему своду международных законов, поскольку все они являются продуктом соглашения сторон. Наше собственное Наставление по военно-судебному производству по этому поводу гласит: «Поскольку законы войны являются юридически обязательными, а обычаи нет, то последние могут, с достаточной степенью обоснованности, пренебрегаться воюющими сторонами».

Таким образом, Королевское предписание начиналось с назначения наказания солдатам противника за деяния, которые на момент совершения не являлись не только уголовными, но даже противозаконными, и оно не предусматривало никакого определения обычаев, отклонение от которых провозглашалось бы преступлением. Были ли это обычаи, признанные правительством Британии, но не признанные правительством Германии? Или они признавались правительством Германии, но не признавались правительством Британии? И влияло ли на ситуацию признание или непризнание этих обычаев Россией? Королевское предписание не давало ответов на эти вопросы – и не собиралось давать. И обвиняемые не имели никакой возможности узнать, какой закон, по утверждению обвинителей, они нарушили, поскольку никакого закона по сути и не было.

Основной процедурой, которую должно было принять, являлся тот самый полевой, точнее, военно-полевой суд, то есть упрощенная форма суда без участия присяжных, предназначенная для рассмотрения преступлений, совершенных на поле боя. Такая процедура совершенно неприемлема для сложного и длительного процесса, включающего рассмотрение тысяч документов. Но, как оказалось, даже упрощенную схему военно-полевого суда изменили в ключевых аспектах в ущерб обвиняемому.

Подсудимому отказывалось в каком-либо праве на получение официального обвинения или точного определения состава преступления, в котором его обвиняли. Он имел право только на общие расплывчатые определения, которые обвинение считало нужным ему предоставить. Ему отказывалось в праве ознакомиться с показаниями против него или присутствовать при даче таких показаний. В этом состояло фундаментальное отклонение от практики английского суда, где обвиняемый вправе знать не только точную формулировку предъявленного ему обвинения, но также ознакомиться с показаниями против него, присутствовать на даче показаний и участвовать в перекрестном допросе. Подсудимому отказывалось в праве оспорить правомочность суда или дать отвод кому-либо из состава жюри. Если бы процесс проводился военным судом, то есть трибуналом, фон Манштейн обладал бы правом предстать перед равными с ним по рангу офицерами. На деле никто из состава суда и близко не был равен званию фельдмаршала, а некоторые находились настолько же ниже ранга Манштейна, насколько простой рядовой солдат ниже действующего офицера. И это явилось серьезной помехой для защиты, поскольку только офицеры в должности командующего, напрямую подчиняющиеся своим правительствам, были бы состоянии понять проблемы, с которыми пришлось столкнуться фон Манштейну.

Но самым серьезным нарушением являлось то, что Королевское предписание лишало обвиняемого защиты, предоставляемой правилами снятия свидетельских показаний. Большинство людей понимают смысл слова «слухи» и знают, что основанные на слухах показания не могут быть представлены в английском суде. Старая поговорка гласит: «Слова солдата – не доказательство». В назначенном Королевским предписанием суде все сказанное или написанное неким солдатом даже много лет назад рассматривалось как свидетельство, вне зависимости от того, жив или уже умер солдат на момент проведения процесса. Слухи принимались к сведению независимо от того, получены ли они из первых, вторых или сотых рук. Обвинение могло предъявлять – и предъявляло – показания, данные людьми, которых оно отказывалось вызвать в суд или отказывало защите в их перекрестном допросе. Суду вменялось принимать все подобные свидетельства, поскольку они могли оказаться «полезными при доказательстве или опровержении обвинения». Всю свою историю английское законодательство придерживалось принципа, что основанные на слухах показания столь опасны, что не должны иметь ни малейшего веса в суде, и тем не менее суды над солдатами противника сами должны были решать, какое значение следует придавать основанным на слухах показаниям. На практике же обвинение полагалось на свидетельства, даже пятидесятая часть которых не могла быть принята во внимание английским судом. И наконец, обвиняемого лишили всех прав на апелляцию.