Фельдмаршал Манштейн. Военные кампании и суд над ним. 1939—1945 - Реджинальд Пэйджет

Похоже, обвинение составило список всех инцидентов, когда преступался любой из законов или обычаев ведения войны и которые могли произойти на любом участке фронта, где воевал фон Манштейн. Поскольку все это простиралось на четыре с половиной года жесточайшей войны, обвинение смогло представить список из нескольких сотен инцидентов. Инциденты, или, как их назвали, «частные случаи», были поделены на 17 групп, и на каждую приводились ссылки на приказы, отданные высшим командованием. К тому же голословно утверждалось, будто эти «частные случаи» явились результатом этих приказов. Затем, перед приказами, выдвинули утверждение с различными формулировками, но в целом сводящееся к тому, что фон Манштейн повинен во всех последствиях приказов высшего командования. И наконец, в комментариях к каждому пункту обвинения появились слова «вопреки законам и обычаям войны».

Что именно фон Манштейн действительно совершил и какой закон или обычай, как утверждалось, нарушил, оставалось совершенно не ясно. В результате получился огромный документ, чтение которого в суде заняло более двух часов.

Мы запросили детальное разъяснение того, что означают эти обвинения, и представили стороне обвинения 20 печатных листов с вопросами. Обвинение отказалось на них отвечать. Когда мы опротестовали обвинения в суде, сторона обвинения возразила, что на процессах в Нюрнберге и Токио обвинения были еще более расплывчатыми! Истинный ответ состоял в том, что Королевское предписание не предусматривало права подсудимого знать о выдвинутых против него обвинениях, и нам надлежало удовлетвориться тем, что нам соизволила представить сторона обвинения. Я приехал в Гамбург в августе 1949-го, где встретился со своим английским помощником, Сэмом Силкином, пробывшим здесь уже несколько недель. В плане подготовки защиты мы мало что могли сделать, поскольку пока не знали, с каким судебным делом нам предстоит столкнуться. Поэтому мы занялись знакомством с нашей группой защиты и выработкой генеральной линии, которой должны были следовать. Я знал как самого Сэма Силкина, так и его отца, нынешнего лорда Силкина, в ту пору министра городского и сельского планирования Великобритании. Сэм пошел в армию прямо из Кембриджа, где добился блестящих успехов – диплома первой степени и выступления за университет в крикете. В армии он дослужился до подполковника и приобрел опыт как штабного офицера в штабе корпуса генерала Нейла Ритчи (в 1941–1942 гг. командовал 8-й британской армией в Северной Африке. – Пер.), так и председателя судов над военными преступниками на Дальнем Востоке. В Гамбурге армейский опыт Сэма, его исключительные способности в анализе и доступном изложении сложных документов, его работоспособность и беспокойный характер оказались просто бесценными. А тот факт, что Сэм, еврей по происхождению, так яростно бился за справедливый суд для фон Манштейна, произвел сильнейшее впечатление на немецкую публику. Доктор Латернер, будучи главным представителем защиты Генерального штаба в Нюрнберге, успешно доказал, что, в рамках Нюрнбергского соглашения, члены Генерального штаба не могут являться коллективным ответчиком. Он обладал огромным опытом в подготовке подобных процессов и был знаком со всеми документальными свидетельствами Нюрнберга. Его знания оказались крайне ценными в деле защиты. Он понимал английский, но не мог выразить свои мысли на этом языке, что стало некоторой помехой на суде. Выступая главным адвокатом на предыдущих процессах, доктор Латернер не так легко свыкся с ролью подчиненного, однако к коллегам проявлял исключительную лояльность. Основной возложенной на него задачей стали допросы Манштейна. С чем он великолепно справлялся.

Доктор Леверкун был старше и имел значительный международный опыт. Он хорошо знал Англию и Америку и говорил по-английски без малейшего акцента. Во время войны Леверкун возглавлял немецкую военную разведку в Турции. Позднее, уже во время процесса, к нам присоединился третий английский адвокат, Билл Крум, противник Леверкуна со стороны нашей разведки. Редко мне доводилось получать большее удовольствие, чем от тех интересных и занимательных вечеров, когда они оба погружались в воспоминания. Леверкуну посчастливилось остаться в живых после репрессий, последовавших за неудачным покушением 20 июля 1944 г., когда взрыв бомбы лишь по случайности не унес жизнь Гитлера. Его наверняка арестовали бы тогда, но гестапо само позаботилось об алиби для Леверкуна, арестовав его четырьмя днями ранее. По чистому недосмотру его не казнили в концентрационном лагере вместе с шефом, адмиралом Фридрихом Вильгельмом Канарисом (адмирал (1940), в 1935–1944 гг. начальник абвера, немецкой военной разведки и контрразведки. – Пер.). Леверкун возглавлял немецкое отделение движения за Объединенную Европу (в 1946 г. Уинстон Черчилль предложил создать Объединенную Европу с целью противопоставить ее Советскому Союзу; движение основано в 1947 г. и представляло собой западноевропейскую идею общего «европейского дома», сопоставимого с экономической мощью США. – Пер.) и лучше всех из тех, с кем я встречался в Германии, разбирался в европейской политике. Его разъяснения о принципах работы нацистской системы (которые я широко использовал в этой книге) составили один из интереснейших дней процесса и заслужили высокую оценку лорда Райта, присутствовавшего на суде в качестве зрителя.

На следующий день после приезда Леверкун отвез меня в госпиталь в пригороде Гамбурга для встречи с фон Манштейном. Для меня стали неожиданностью как его внешность, так и характер. Не знай я, что он генерал-фельдмаршал, решил бы, что передо мной ректор университета. Первое, что поражало в нем, – это ум, наряду с курьезной, несколько академической чудаковатостью. После предварительных церемоний Манштейн предложил мне выпить чаю. Когда чай принесли, он выразил недовольство тем, как его сервировали, и послал за санитаром, дабы подать чай как следует. За время пребывания в Гамбурге я близко узнал его охранников. Они находили Манштейна невероятно трудным подопечным. Все должно было быть в идеальном порядке, иначе не избежать выволочки, однако, несмотря на это, все они были ярыми приверженцами стороны защиты – то есть нас – и радовались, когда все шло хорошо, или негодовали, если нам вставляли палки в колеса. Фон Манштейн оказался полной противоположностью тому, что зовется faux bonhomme – ложный парень (фр.). Он носил холодную неприступную личину, сквозь которую могли внезапно прорваться поразительные всплески юмора и гуманности. Я думаю, что именно в этом крылась его способность вселять любовь в своих подчиненных.