Элли и арфист - Прайор Хейзел

– Да, баловалась немного, – отвечаю я. – Пробовала и так, и сяк. Ничего стоящего, просто иногда весело поиграться со словами. Для меня это своего рода терапия, и…

– Тупица, баран, кретин! – орет Клайв. Не на меня, а на телевизор. Вратарь только что пропустил решающий гол.

Я смотрю на часы.

– Клайв, я отъеду ненадолго. Проверю, все ли хорошо у Кристины.

– Что? Сейчас?

– Да. Ей тяжело управляться одной левой рукой. Да и боли у нее еще сильные.

– На случай, если ты не заметила: я тоже не совсем здоров.

– Знаю, милый, знаю. Я ненадолго.

– Почему всегда именно ты играешь роль сестры милосердия? Где ее сынок, когда он так нужен?

– Клайв, он не может приезжать из Эксетера каждый раз, когда ей требуется помощь!

– А я думал, что он всегда к ней приезжает, притаскивая с собой тонну грязного белья.

– Да, она так говорила, но это было давным-давно, и сейчас все изменилось. Сейчас он все больше и больше вовлекается в университетскую жизнь.

– Не уезжай, Эл, Кристина сама справится. Господи, она всего лишь порезала руку!

Жаль, что я не придумала для Кристины травму посерьезнее.

– Я чувствую, что нужна ей. Я скоро вернусь.

Клайв пристально смотрит на меня.

– Не знаю, что с тобой творится в последнее время, Эл. Ты никогда такой не была. Ты то рассеянная и мечтательная, то упрямая как осел. – Его голос становится все громче. Если я не проявлю осторожность, разговор перерастет в полномасштабный скандал.

– До скорого! – выпаливаю я и оставляю мужа вариться в собственном соку.

По возвращении меня будут ждать молчанка и игнор, но что я могу сделать? Я нужна Дэну.

19

Дэн

Ноябрь высасывает из Эксмура все краски. Зелеными остались только падубы и сосны. Буки цепляются за свои медные, скрученные листья, а некоторые дубы уютно укутались в толстые желто-зеленые свитера из мха. Но остальные деревья стоят голые, последние серые обрывки листьев развеваются возле их щиколоток. Они смирились и терпеливо ждут, когда наступит весна. Ждать им придется долго.

Морозный воздух покусывает кожу. Я этого почти не чувствую, потому что я так устроен, но арфы не любят холод. Он вреден для струн. Финесу холод тоже не нравится. Фазаны родом из Азии, а не из Эксмура, а в Азии значительно жарче. Поэтому их нужно готовить к зиме. Люди, которые разводят фазанов, откармливают их, а потом выпускают на волю для отстрела, об этом не думают. Совсем не думают. Они не считаются ни с чувствами тех птиц, которых они убьют на охоте, ни с чувствами тех, что останутся жить в лесу.

Когда я спросил у эксмурской домохозяйки Элли, мерзнет Финес или нет, она ответила:

– Я рада, что ты так беспокоишься о твоем фазане. – В ее голосе прозвучали резкие нотки. Она подула на свои слегка посиневшие пальцы. Мне стало любопытно, какая у Финеса кожа под перьями – вдруг такая же голубоватая?

Финес не любит холод, но еще больше ему не нравится шум приборов. Я знаю это, потому что каждый раз, когда я включаю электрическую пилу, он в два раза быстрее бежит к своему фазаньему выходу. Поэтому я соорудил для него вторую кровать в дровяном сарае, чтобы он отдыхал в тепле, когда я использую громкую технику в амбаре. Финес этому рад. Очень.

Сегодня Элли прибывает в четыре пятьдесят шесть. На ней сапоги и кардиган (цвета мха, такого, в какой завернулись дубы). Он свисает поверх джинсов и имеет одиннадцать пуговиц. Она дергает волоски на правой брови.

– Извини! Я никак не могла вырваться из дома! Мой… Ох, неважно. Ты как?

Я отвечаю, что моя нога не в лучшем состоянии, но в остальном я здоров.

– Хорошо, – кивает она. Тогда я спрашиваю, как она себя чувствует, потому что этот вопрос следует задавать людям, а также потому, что я хочу знать ответ. Она отвечает: – Я в порядке. Спасибо, все хорошо. Затем она добавляет: – Хотя…

Я жду продолжения, но напрасно.

Доставая из шкафа чистые бинты, она бормочет что-то о моллюсках и скалах. Я прошу ее повторить то, что она сказала.

Скривив губы, она разворачивает бинт и кладет его на стол.

– Я сказала, что даже моллюскам иногда приходится стоять на своих двоих.

Звучит интересно и неожиданно. Я говорю, что не являюсь экспертом в морской биологии, но совершенно уверен, что у моллюсков нет двух ног.

– У метафорических есть, – объясняет она.

Какое-то время я размышляю о метафорических моллюсках. Эта тема меня завораживает. Я спрашиваю ее, что еще делают метафорические моллюски помимо того, что стоят на своих двоих.

– Они умеют водить машину, – говорит она.

Я выражаю искреннее удивление. И спрашиваю, что еще.

– Они любят смотреть добрые слезливые фильмы по телевизору, – перечисляет она. – Они умеют готовить чертовски вкусное карри. Кроме того, они, как известно, варят вкусное варенье. И они много читают и пишут стихи.

Я отвечаю, что мне бы очень хотелось прочитать стихотворение, написанное метафорическим моллюском.

– Правда?

Я говорю да.

– Это показывает… – говорит она, занимаясь своим делом.

Я не спрашиваю, что именно это показывает. Зато задаюсь вслух вопросом, каким еще творчеством занимаются метафорические моллюски.

– Ну, я знаю, что одна метафорическая улитка смастерила для своих племянников и племянниц единорога из папье-маше.

Я отмечаю, что метафорические улитки, должно быть, очень умны. Чрезвычайно умны.

– Они стараются изо всех сил. – Она делает паузу, затем добавляет: – Они любят арфу. Они учатся играть на арфе, используя любую возможность.

Меня все больше впечатляют эти моллюски. Я спрашиваю, умеют ли они также изготавливать арфы.

– Нет, – она качает головой. – Метафорические моллюски не могут изготавливать арфы. Это работа для… для метафорических устриц.

Она хохочет – как всегда, слегка пофыркивая. Ее тело трясется так, что ей не удается держать повязку прямо. Я тоже смеюсь.

– Мне нравится, что я могу вести с тобой такие разговоры, Дэн, – произносит Элли, когда к ней возвращается способность говорить.

Она выглядит совсем иначе – не так, как когда вошла в амбар. Она стала менее напряженной. Она больше улыбается. Она стала легче. Я этому рад.

Внезапно, без какой-либо видимой причины, она возвращается в свое прежнее состояние. Она напряжена. Она не улыбается. Она снова стала тяжелее.

Она медленно встает. Обычно, перевязав мою рану, она поднимается наверх, чтобы поиграть на арфе, и сейчас я жду от нее того же, но она этого не делает. Она подходит к трем широким окнам амбара и смотрит на бескрайнее серое небо. Затем берет яркую монетку, одну из тех, что я отполировал и положил на подоконник, и подкидывает ее на ладони.

– Ты не возражаешь, если я немного полюбопытствую, Дэн? – наконец произносит она.

Я отвечаю, что нисколько не возражаю.

– Ты не возражаешь, если я немного полюбопытствую о Роде?

Я повторяю, что нисколько не возражаю.

Она начинает задавать мне вопросы. Сначала они идут один за другим медленно, но потом их становится все больше и больше, они начинают напоминать сходящую с горы и с каждой секундой набирающую скорость лавину.

Ее первый вопрос: ты давно знаешь Роду?

Мой ответ: да, шесть лет.

Ее второй вопрос: а она давно твоя девушка?

Мой ответ: да, шесть лет.

Ее третий вопрос: мне просто интересно, ты раньше был к ней ближе, чем сейчас?

Мой ответ: нет. Она всегда жила в Тонтоне, и я всегда жил здесь.

Ее четвертый вопрос: о, понятно. А был период, когда ты долго ее не видел?

Мой ответ: да, на протяжении большей части две тысячи двенадцатого года.

Звучит ее пятый вопрос, слова вылетают из ее рта с такой скоростью, что я с трудом улавливаю их значение: гм-м, я сейчас задам странный вопрос, но не будь ко мне слишком строг. Я женщина, и меня интересуют такие вещи. Если ты не против, скажи: она всегда была такой чертовски стройной, как сейчас?