Письма - Винсент Ван Гог

зритель в том случае, если она висит напротив очага, и его пламя отражается на белой стене и на полотнах, развешенных вокруг. Так что, еще раз: мою картину, чтобы придать ей завершенность, необходимо поместить в раму насыщенного золотого или медного цвета.

Если ты хочешь понять сам для себя, как это будет выглядеть, помни вот о чем. Соединив эту картину с золотым цветом, ты сможешь неожиданно высветлить пространство вокруг нее и устранить эффект окаменелости, который неизбежно возникает, если ты, не подумав, повесишь такое полотно на темную стену. Тени я писал синим, а золотой цвет эффектно подчеркивает его.

Я тщательно обдумывал идею этой картины, то впечатление, которое она должна произвести на зрителя. Я хотел сказать, что эти люди, при тусклом свете лампы поедающие картофель, разламывают его теми же самыми руками, которыми они работали на земле. Таким образом, эта картина повествует о тяжелом ручном труде, с помощью которого эти крестьяне достойно заработали себе на пропитание.

Я хотел рассказать о совсем ином образе жизни, который в корне отличается от того, который ведем мы, образованные люди. И я совсем не стремился к тому, чтобы картина казалась красивой или нравилась кому-либо.

В течение всей зимы я держал в руках нити моей будущей материи и был занят поисками подходящего рисунка. И хотя полотно было выткано мною на вид необработанное и грубое, нити я подобрал тщательно и в соответствии с определенными правилами. И вероятно, что у меня получилась подлинная крестьянская картина. Я знаю, что это такое. Но если кто-то хотел бы видеть крестьян очаровательными, это его дело. Я убежден, что в долгосрочной перспективе достигну бо2льших результатов, если стану показывать крестьянскую жизнь во всей ее грубости, нежели буду приукрашивать ее, придавая не свойственную ей красивость.

Крестьянская девушка, на мой взгляд, более прекрасна, чем дама, в своем синем залатанном и пыльном жакете и юбке, которые выцвели от дождя, ветра и солнца. Надев платье дамы, крестьянка утратит свою естественность. Крестьянин в своем фланелевом тряпье, в котором он работает в поле, смотрится гораздо выразительнее, нежели когда он выряжается в костюм джентльмена, чтобы отправиться на воскресную службу в церковь.

По моему твердому убеждению, художник, который приукрашивает крестьянскую жизнь, идет по ложному пути. Если крестьянин пахнет салом, дымом и вареной картошкой, прекрасно, это говорит о простоте и здоровой природе; если стойкий запах навоза, то прекрасно именно то, что он стойкий; если поле пахнет пшеницей, картофелем и навозом, это просто здоровая природа вещей, особенно для городского жителя. Ему такие картины пойдут только на пользу. Так что не стоит приукрашивать жизнь крестьян, нет нужды пропитывать ее тончайшими ароматами.

Август 1885

Раппарду Р57

Что касается «Едоков картофеля», литографию которой ты видел, то, что я попытался написать, находясь под впечатлением от необычного эффекта света в мрачной хижине. Свет здесь размывается таким образом, что если его самые светлые оттенки нанести на белую бумагу, они выглядели бы чернильными разводами; но на холсте они кажутся светлыми из-за сильнейшего контраста, например, с прусской синей, которую я использовал чистой, не смешивая ни с чем. Сам себя я критикую за то, что сосредоточив все внимание на цвете, я не придал должного значения торсам. Головы и руки, тем не менее, я написал очень тщательно, так как это наиболее важная деталь композиции, а все остальное было почти полностью погружено в темноту (поэтому эффект получился совершенно иным, нежели на литографии). Я, возможно, заслуживаю извинения более чем может показаться, за ту манеру, в которой я работал над этой картиной. И фактически она отличается по композиции от какого бы то ни было из набросков к ней (которые я сохранил и которые писал в хижине при свете небольшой лампы) или от литографии.

Но у меня все еще есть сложности с передачей фигур в движении – я все время чем-то другим занят, все время находятся какие-то иные дела.

Начало мая 1885

405

Картина «Едоки картофеля» очень темная; например, для белого цвета я почти не использовал белую краску, а смешивал нейтральный из красного, синего, желтого, а также киновари, парижской синей или неаполитанской желтой. Цвет получился сам по себе темно-серый, но на холсте он смотрится белым.

Расскажу тебе, почему я сделал именно так. Я написал темный интерьер, освещаемый тусклым светом лампы. Серая скатерть из грубого льна, стены, покрытые копотью, грязные чепцы, в которых женщины работали в поле – все это, если бы ты смотрел на это прищуренными глазами, выглядит при тусклом освещении слишком темно-серым, а сам красновато-желтый свет лампы кажется светлее – значительно светлее – чем белый цвет.

А теперь о цвете человеческой плоти: я знаю, что если бросить на тело беглый взгляд, то есть когда не задумываешься об этом, его цвет кажется тем, что люди называют привычным словом «телесный». Когда я только начинал работать над картиной, я писал тела, например, желтой охрой, красной охрой и белой краской. Но они получились чересчур светлыми, и это было совсем не то, чего я хотел получить. И что мне оставалось делать? Я уже закончил писать головы и сделал это с большой тщательностью. Но затем я переписал их нещадно, и теперь их цвет напоминает цвет покрытого пылью картофеля, неочищенного, конечно.

Пока я писал их, на память пришла точная фраза, сказанная о крестьянах Милле: «Его крестьяне выглядят так, словно они написаны землей, которую возделывают». Эти слова непроизвольно приходят мне на ум, когда я вижу крестьян, работающих в поле или подсобных помещениях.

И я уверен, что если бы кто-нибудь попросил Милле, Добиньи или Коро написать зимний пейзаж, не используя при этом белую краску, они бы справились с задачей и снег на картине выглядел бы белым.

Если говорить о современных картинах, написанных светлыми красками, то за последние годы я видел предостаточно. Но у меня по этому поводу возникает много вопросов. Коро, Милле, Добиньи, Исраэлс, Дюпре и другие живописцы также писали светлыми красками, какие-то из этих картин можно увидеть повсеместно, однако цвет их был более глубокий и сложный по своей сути.

Те, чьи имена я назвал, никогда не изображали локальный цвет буквально, они разлагали его на оттенки, постепенно переходящие друг в друга, вкладывая в свою живопись собственные размышления о цвете, тоне и рисунке. И свет, который они писали, на самом деле темно-серый, но на холсте он выглядит светлым благодаря контрасту с другими, более темными цветами, это простая истина, в которой можно убедиться,