Последний полет орла - Екатерина Владимировна Глаголева

Глава восьмая. Делай, что обязан, и будь что будет

Строгие серые стены отражали свет, сочившийся сквозь стрельчатые окна; взгляд невольно скользил по ним вверх – туда, где сходились острые ребра сводов. Там, на потолке, проступали сквозь налет веков темные узоры и контуры фигур, которые было невозможно разглядеть во всех подробностях, но от этого еще сильнее становилось ощущение вышины, непостижимости горнего мира. Альфред медленно шел мимо вылизанных временем колонн, искусно высеченных в камне святых, аляповатых деревянных панно со сценами из Священного Писания, задержался у резного барельефа с изображением всадника, отсекавшего мечом половину своего теплого плаща, чтобы отдать его замерзшему нищему, – святого Мартина, преклонил колено у распятия с бессильно поникшим деревянным Христом и двумя раскрашенными женскими фигурами, обратившими к нему бледные лица, в которых читалась… нет, не надежда, а невозможность поверить в непоправимое. Такие древние изваяния, впитавшие в себя простодушие и первозданную веру создавших их мастеров, говорили куда больше сердцу Альфреда, чем более поздние статуи, от которых веяло холодом совершенства, или красочные полотна, написанные на заказ умелой кистью неразборчивого художника. В церкви Святого Мартина гордились полотном Рубенса, созданным для гильдии купцов, торговавших хмелем и хлебом; их покровителем считался святой Рох из Монпелье, защитник от чумы, и на картине Христос как раз наделял Роха этим званием. Все фигуры: заботливо склонившийся Иисус, немного растерянный Рох, взиравшие на них снизу зачумленные – были выписаны экспрессивно и реалистично, однако собака, спасшая заболевшего Роха от голодной смерти, была помещичьей борзой, демонстрировавшей свои стати, а женоподобный ангел, державший в руках табличку с надписью на латыни, кокетливо улыбался зрителям, сложив губы сердечком. Как не похож он был на ангела из «Святого семейства» Рафаэля с его печально всеведущим взглядом и радостным цветочным венком, простертым над головой младенца Спасителя!.. На резном аналое птица вспарывала клювом свою грудь, чтобы накормить трех голодных птенцов. Похоже, мастер никогда не видел пеликана и потому изобразил, скорее, орла, то есть орлицу, но разве символ стал от этого менее ярким?

Альфред вышел из церкви на главную площадь Алоста. Часы на старинной колокольне рядом с Ратушей заиграли затейливую мелодию. Все здания здесь были построены в пятнадцатом столетии, который стал «золотым веком» для этого маленького городка на полпути из Брюсселя в Гент и из Кёльна в Брюгге. Островерхие башенки, изящные аркады, стройные линии и общая устремленность ввысь… Из-за жадного интереса к небесам или отвращения к тому, что происходит на земле?

Де Виньи уже не раз приходил сюда (хотя в Алосте, в общем, и некуда было больше пойти), но не от скуки, а в поисках духовной опоры. Он с ужасом чувствовал, как рушится мир его привычных представлений, почва ускользает из-под ног, и под ними разверзается пропасть. Внушенные ему с детства понятия о вере, красоте и долге подвергались жестокому штурму реальностью. Первый натиск, впрочем, он пережил еще в отрочестве, во время первого причастия, когда переполнявшие его восторженные чувства выплеснулись на затоптанный пол, наткнувшись на равнодушие священника, и образовали там грязную лужу, в которой отразилась истинная картина происходящего – дешевый балаган, где ему предлагают роль фигляра. Потом был лицей, где невежды презирали его за хорошие отметки, а грубияны – за воспитанность; наконец, недавняя встреча с бывшим капитаном и злосчастной Лорой в его тележке… Раньше, в детстве, в разговорах с отцом и матерью всё было просто и понятно: он должен стать сильным, крепким, мужественным и справедливым, закалить свое тело и развить свой ум, чтобы служить Богу и своему королю, как полагается человеку благородного сословия. Благородного. Но существует ли целое сословие благородных людей, принадлежность к которому определяется рождением? О нет. Благородство и подлость суть названия двух человеческих рас, существующих на земле, и, увы, первая отнюдь не правит миром. Благородные люди не составляют общности – они рассеяны по земле и подобны островкам в море подлости. Сумеет ли он, Альфред, остаться несокрушимым утесом?

Через площадь ехал герцог Беррийский; де Виньи отсалютовал ему, принц тоже приложил руку к шляпе. На круглом лице выделялись густые черные брови поверх насмешливо прищуренных глаз, тонкий нос выдавался вперед, полные чувственные губы и вертикальный желобок на выпяченном подбородке указывали на любвеобильность и решительный характер. В Алосте герцог устроил главную квартиру, собрав вокруг себя остатки «красных рот».

Их было не больше восьмисот человек, поделенных на два эскадрона, и еще немного пехоты. Личная охрана короля и мушкетеры остались в Генте, в Алост же пришли конные гренадеры и горстка королевских жандармов, к которым скоро присоединились волонтёры из Вандеи, сотня студентов училища правоведения, бежавших из Парижа, чтобы не присягать на верность Бонапарту, и кучка дезертиров из войск императора. Их разместили по квартирам в трех больших поселках, да тем и ограничились: ни смотров, ни учений не проводилось, каждый был предоставлен сам себе. Гвардейцев это не огорчало: к великой радости местных лавочников, они целыми днями торчали в городских кофейнях и трактирах, играя в карты и на бильярде, покупая вино и продажную любовь. «Столичная молодежь из благородного сословия почтила своим присутствием провинциальный городок и топит его в разврате!» – с горькой иронией думал про себя Альфред. Сам он установил для себя жесткий распорядок дня и старался его придерживаться.

Дверь в книжную лавку была гостеприимно отворена. Альфред вошел в большое помещение с балочным потолком, с которого свисала люстра на три тускло горевших масляных рожка. Две стены представляли собой огромные стеллажи от пола до потолка, сплошь заставленные книгами. За небольшой загородкой стоял пюпитр, там уже пристроился некий господин в круглых очках, сползших на кончик носа, развернув перед собой увесистый том. Хозяин почтительно беседовал с покупателем, одетым по английской моде, с хлыстиком под мышкой; приказчик перевязывал бечевкой стопку книг на прилавке. Альфред пошел вдоль полок, бесцельно разглядывая корешки.

Множество томов на латыни: труды по истории и медицине, географии и астрономии, грамматике и богословию. Книги, прежде бывшие запрещенными, за которые их авторы заплатили своей кровью и жизнью… Жития святых и ботанические атласы. «Энциклопедия». Вольтер и Руссо. Сочинения на французском, английском, немецком, голландском языках… Отмена имперской цензуры стала для бельгийских книготорговцев подарком небес. Купить произведения французских авторов в Брюсселе можно было впятеро дешевле, чем в Париже. Альфред уже приобрел здесь в прошлый раз четыре тома «Гения христианства»