Последний полет орла - Екатерина Владимировна Глаголева

немедленно уезжать, спасаться – если не ради него или себя, то хотя бы ради господина Рекамье, которому грозит неминуемая опасность. Госпожа де Сталь уже уехала в Коппе, во всех домах царила суматоха, хлопоты, крики, слезы, отчаяние, и только Жюльетта оставалась прекрасным островком спокойствия в этом море суеты. Ах, эта ее кроткая улыбка – так смотрят на ребенка, которого нянька запугала букой!

Стыдно вспомнить, но Бенжамен тогда поддался общей панике. Злосчастная статья в «Журналь де деба», опубликованная так не вовремя, не давала ему покоя, в своих мыслях он видел поднятый нож гильотины и корзинку, куда скатится его голова. Лошадей было не достать; целый день он прятался, точно его уже разыскивали по всему городу, и всё же тайком отправил Жюльетте письмо, прося о позволении провести свои последние часы подле нее. Ответа не было – или он затерялся, потому что той же ночью Констан, наконец, вырвался из Парижа, проскакал без остановки до самого Анже, а там его встретили тревожные вести о беспорядках в Вандее. Он повернул назад.

Знакомые удивлялись, увидев его на парижских улицах. Тогда он сам отправился к Фуше – будь что будет! Лучше смотреть опасности в лицо, чем чувствовать ее дыхание затылком. Фуше был с ним любезен и держался дружелюбно – ни упрека, ни намека на возмездие! Не выдержав, Констан сам упомянул о своей статье, точно чересчур расхрабрившаяся мышь, решившая дернуть за ус спящего кота. Фуше удивленно вскинул брови: «Журналь де деба»? А, «Журналь де л’Ампир»! Газета вернула себе прежнее название. Всё возвращается на круги своя, теперь нам всем совершенно нечего бояться.

Констан почувствовал себя мальчиком, чересчур уверовавшим в собственные фантазии. Возможно, это влияние Жермены. Госпожа де Сталь склонна преувеличивать всё на свете, в том числе собственную важность. Когда Наполеон с Великой армией перешел через Неман, она всерьез решила, что он гонится за ней и не остановится, пока не дойдет до Санкт-Петербурга, а потому немедленно уехала оттуда в Стокгольм…

Жюльетта сидела на кушетке в томной позе, приспустив шаль со своих восхитительных плеч. Когда доложили о приходе Констана, она встала и пошла к нему навстречу, протянув обе руки. Бенжамен поцеловал их по очереди, потом поклонился сестрам Клари[10] и приветствовал Жозефа Бонапарта, удобно устроившегося в кресле. В самом деле – ничего не изменилось!

За ужином к обществу присоединились «благородные отцы». Бенжамен смотрел на Жюльетту и сам удивлялся своему спокойствию. Целых семь месяцев эта женщина заставляла его страдать и беситься от любви, и вот она смотрит на него своими агатовыми глазами, как прежде, а он не краснеет и не бледнеет, ровно дышит и участвует в разговоре, как ни в чём не бывало… Просто удивительно, что Жермена и Жюльетта могли быть подругами! Они такие разные. Жермена способна взбудоражить даже самую спокойную жизнь, а Жюльетта, наоборот, – укротить самый бурный поток, превратив его в тихую реку. Правда, у них есть и общее свойство: однажды узнав их, с ними невозможно расстаться насовсем. Вот только госпожа де Сталь притягивает к себе и отталкивает одновременно, а госпожа Рекамье не подпускает близко, но и не позволяет уйти далеко.

Дезире Бернадот рассказывала о спектакле в «Комеди-Франсез», на котором устроили долгую овацию Тальма, мадемуазель Жорж и мадемуазель Марс, которых целый год до этого травили за преданность императору. Мадемуазель Марс однажды прилюдно заставили отпороть гирлянду из фиалок, которая была пришита к ее платью, иначе она не смогла бы выйти на сцену. Зато во время торжественного вступления императора в Париж обе актрисы арендовали окно у Фраскати и появились там в шляпах из рисовой соломки с огромными букетами фиалок. Фиалки распускаются в марте, двадцатого марта родился Римский король, и в тот же день император был под стенами Парижа, вернувшись из изгнания, – как и обещал! Наполеон умеет держать слово, в этом ему не откажешь! Жозеф добавил, что его брат уже назначил придворных дам в свиту императрицы и послал за ней и сыном в Вену, а матушка и Полина тоже на пути сюда – неспешно путешествуют через Италию.

Господин Симонар сделал ядовитое замечание насчет «новой метлы» и сведе́ния счётов; Жозеф начал мягко ему возражать, защищая своего брата: император в самом деле заменил всех префектов, но это необходимая мера, чтобы заставить работать громоздкую административную машину. Никаких репрессий опасаться не стоит, замечательнейшая в своем роде революция была и останется бескровной, зато возврат к феодальным пережиткам, готическим учреждениям и средневековому варварству отныне невозможен. Император справедлив и умеет оценивать людей по заслугам. Сделал же он министром внутренних дел Лазара Карно, который, проведя десять лет в оппозиции Наполеону, в конце концов понял, что заблуждался, предложил императору свои услуги во время похода в Россию, а год назад удерживал осажденный Антверпен, даже когда Наполеон уже уехал на Эльбу, и сдал город только по приказу воцарившегося Луи Станисласа.

– К тому же общественное мнение теперь обрело такую силу, что правительствам, чтобы удержаться у власти, просто необходимо соблюдать права народов и граждан, – закончил он.

Констан поглядывал на него недоверчиво. Конечно, возможно всякое, и несколько месяцев изгнания могли отрезвить Наполеона, изменить его, заставить избрать иной путь. Неужели у Франции и вправду появилась надежда стать свободной страной?.. Нет, не стоит обольщаться. Это всё притворство и обман для отвода глаз – пряник, который показывают издали, чтобы отвлечь внимание от занесенного кнута. Во всяком случае, для него, Констана, здесь места нет. Как бы он ни поступил, чью бы сторону ни принял, он всё равно будет выглядеть изменником, перебежчиком, подозрительным. Надо исхлопотать себе паспорт, уехать в Германию и подождать там, пока всё забудется и… появится ясность. Главное – ни в чём не участвовать! Смотреть со стороны.

После ужина Жозеф взял Бенжамена под руку, как старого приятеля, увлек к окну, выходившему в сад, стал расспрашивать о том, над чем он сейчас работает. Неожиданно для самого себя, Констан заговорил с ним о новом политическом труде, который недавно начал, – записке о Венском конгрессе и принципах установления мира в Европе. Жозеф слушал внимательно, и Бенжамен всё больше воодушевлялся: он мог бы изложить свои мысли в статье, она почти готова, сложилась в его голове, осталось только перенести слова на бумагу… Кивнув ободряюще, Бонапарт сказал, что с нетерпением ждет возможности ее прочитать. Кстати, Констана могли бы включить в