Инвестор. Железо войны (СИ) - Соболев Николай Д. Н. Замполит

Никто их для меня распахивать не собирался — в каждой створке прорезано по створочке поменьше, вот одну на стук в нее и приоткрыли. За дверцей, заполняя проем почти без зазоров, нарисовался монашек ростом под два метра, с широченными плечами борца и постной физиономией.

Смиренное выражение лица сильно контрастировало с излучаемым чувством собственного величия и прочей невербалкой типа «Какого хрена приперлись, занятых людей беспокоите?». Но письмо с приглашением волшебным образом заставило привратника мягко сместиться в сторону и допустить нас в святая святых.

Сам монсеньор важностью не давил, наоборот, изображал доброго дедушку, хотя лет ему было от силы пятьдесят, но выглядел он на все семьдесят — серое лицо с обвислыми щеками, покатые плечи и общее ощущение нездоровья, усиленное потливостью и прислоненной к креслу резной тростью.

Начал он издалека — как давно я был у исповеди, причащался ли и все такое прочее. Формально-то Грандеры католики, разве что можно упереться и сказать, что я-таки православный по маме. Однако, начинать с противостояния неверно, но прогибаться и признавать себя виноватым тоже никак нельзя.

— Ваша Светлость, я служу богу другими путями…

— Да, я вижу ваше попечение о бедных и слабых, сын мой… Об этом-то я и хотел с вами поговорить, — неожиданно легко съехал с моих провинностей епископ, в который уже раз утирая пот батистовым платком.

Он немного помолчал, подвигал губами, а потом выдал такое, что я чуть не свалился с кресла:

— Строго между нами, сеньор Грандер, рабочие в Астурии не очень-то и католики.

Услышать такое от епископа, да еще в насквозь католической стране я никак не ожидал, но ахать не стал, а скроил заинтересованную рожу.

— Полагаю, вас это не удивит, здесь, в Астурии, отступничество рабочих носит всеобщий характер, — он тяжело вздохнул, посмотрел сквозь застекленную дверь балкона на небольшой скверик. — В нашем диоцезе есть приходы, совсем недавно ревностно христианские, где священники даже не устраивают Первое Причастие, несмотря на множество детей…

— Но, Ваша Светлость, чем тут могу помочь я?

— Нам нужно искать новые формы проповеди среди рабочих. И я надеюсь, что вы, как сын нашей Матери-Церкви, не откажете нам в доступе на ваши предприятия и в школы.

Блин, вот только попов мне на заводах и не хватает! Не любят их работяги, не любят — и совершенно справедливо, последние лет сто церковь почти всегда выступала на стороне власть предержащих и против попыток либерализации. Самая консервативная структура в Испании, несмотря на редкие проблески, к которым, видимо, надо причислить Луиса-и-Переза… Но, с другой стороны, отношение к церкви надо как-то сглаживать — к гражданской войне все сложилось настолько плохо, что вылилось в дикий террор против священников и монахов, и стопроцентную взаимоподдержку церкви и франкистов.

— Но вы же сами сказали, монсеньор, что рабочие отступники!

— Да, сын мой, поэтому я намерен направить к вам не служителей церкви, а мирян. Сейчас мы создаем «Католическое действие» именно с такой целью…

Мать моя женщина, вот чего мне точно не хватало, так это политических конфликтов на производстве.

— Я пришлю к вам своего каноника, думаю, вы с ним договоритесь, сеньор Грандер.

Епископ встал, тяжело опираясь на палку и проводил меня до дверей. Что характерно, ни при встрече, ни при расставании он не подал руку для поцелуя — очевидно, предполагал афронт и решил избежать его.

Громила-привратник распахнул створочку и выпустил меня в скверик, где со скамейки тут же поднялся Ларри:

— Куда ехать, босс?

— В офис.

В голове носились десятки мыслей — что делать? Поддержка церкви нужна, но нафиг мне эти консерваторы на заводах? Не дай бог, сцепятся с профсоюзными… С кем бы посоветоваться, кто знает ситуацию? Так бы я спросил у Панчо, но он в последнее время не рвется к общению со мной из-за Габриэлы… Габриэла! Глянул на часы — как раз занятия заканчиваются, и скомандовал:

— Поворачивай к школе.

Ученики вышли почти все, а Габриэлы еще не было. Я не стал соваться внутрь, опасаясь, что на меня накинется директор с очередными проектами и требованиями, и ждал в машине. Как только она появилась на крыльце, застегивая пальто, я выскочил и распахнул дверцу авто:

— Сеньора Уберно, не откажите разделить ужин у дядюшки Рауля!

Она замерла на мгновение, величественно качнула головой и проследовала в «Испано-Сюизу», элегантно подобрав полу. А меня в очередной раз тряхнуло при виде ее узких лодыжек, отчего я не рискнул сесть сзади, рядом с ней, во избежание.

С началом стройки дела дядюшки Рауля пошли в гору — еще бы, столько новых клиентов! К тому же, я методично таскал сюда инженеров и управленцев знакомить с местной кухней, так что когда Рауль затеял расширение, он кроме нового зальчика пристроил три или четыре приватных закутка.

По зимнему времени терраса под решетчатым навесом пустовала, и мы нырнули в невысокую дверь — первым Ларри, мы следом. Посреди зала горел очаг, за столиками сидело человек пять-шесть, но через час сюда набьется полно народу. Навстречу метнулся черноглазый мальчишка из числа родственников Рауля, недавно набранных в mesero — официанты, но запнулся, едва разглядев Габриэлу:

— Сеньора учит…

Но тут он увидел за плечом девушки меня и совсем опешил:

— Сеньор Грандер…

Его спас дядюшка Рауль, он искренне порадовался нашему визиту, и предложил занять любое место, я выбрал «кабинетик», хотя обычно мы сидели «с народом».

— Почему не в зале? — удивилась Габриэла.

— У меня к тебе серьезные вопросы.

Она вздернула бровь, но прошла вслед за Раулем.

Пока мальчишка под руководством дядюшки тащил еду, я помалкивал, а Габи настороженно поглядывала на меня, но когда за месеро закрылась дверь, а приборы оказались у нас в руках, я спросил:

— Расскажи мне про профсоюзы и церковь. И вообще, что тут с политикой. Не в общем, а в частности, в общем я и сам немного понимаю.

Она отложила нож и вилку, которым разделывала телячье качопо*:

— Ого! С чего вдруг такой интерес?

— Да вот, был сегодня у епископа…

Качопо — астурийское блюдо, мясо с начинкой из сыра с хамоном, обжаренное в панировке.

Она покачала головой и хмыкнула, но через несколько секунд начала:

— Профсоюзы у нас разные. Есть сильные, есть слабые…

— Сильные это анархисты?

— Да, Confederation National del Trabajo, и еще Union General de Trabajadores, социалисты. Слабые у республиканцев и коммунистов.

— У нас на заводах кто?

— В основном, анархисты.

— И они не любят церковь?

— «Не любят», скажешь тоже. Скорее, ненавидят. Почти все улучшения последних десятилетий рабочие получили через профсоюзную борьбу, а церковь почти всегда выступала против. Так что сейчас активисты профсоюзов в массе антирелигиозны, а прочие члены в большинстве своем неверующие.

— Значит, на муниципальных выборах… — блин, как трудно сосредотачиваться на чертовой политике, когда перед тобой блестят черные глаза!

А еще шейка, чуть полноватые губы, обтянутая учительским жакетиком высокая грудь и хрипловатый голос… Уставился в тарелку, досчитал до двадцати, выдохнул.

— Я бы сказала, что победит республиканская коалиция, — все больше разгоралась Габриэла, — но анархисты, как обычно, бойкотируют выборы.

— Понятно… а ты не могла бы провести меня на собрание профсоюза?

— Зачем? — едва не отшатнулась она. — Ты же наверняка знаешь все сам, вон сколько газет выписываешь!

Да, в управление строительством приходило все, что издавалось в Астурии, Мадриде и Барселоне. В первую очередь для тех молчаливых сотрудников Панчо и Лаврова, занятых аналитикой. Во вторую — для меня. Обширный список прессы вызывал удивление у местных, среди которых «чужие» газеты попросту не брали в руки. Сторонники CNT читали Solidaridad Obrera и морщились при виде консервативной ABC, республиканцы верили La Libertad и презирали клерикальную El Debate и так далее — каждый предпочитал сидеть в своем замкнутом мирке и не интересоваться происходящим у конкурентов.