Утешение странников - Иэн Макьюэн

Но чувство жалости сломало бы ее. А так состояние шока все длилось и длилось, и собственные чувства были для нее попросту вне зоны досягаемости. Она безропотно делала все, что от нее требовалось, и отвечала на каждый заданный ей вопрос. Ее бесчувственность усиливала подозрения. В кабинете заместителя комиссара ей сделали комплимент насчет точности и логической выстроенности ее показаний, в которых эмоциям, замутняющим картину происшедшего, практически нет места.

— Совсем не похоже на женские показания, — хладнокровно заметил чиновник, и за спиной у нее кто-то тихо хихикнул.

Хотя здесь никто не верил в ее виновность, относились к ней так, словно она была запятнана тем, что сам заместитель комиссара назвал — и велел специально для нее перевести — «непристойными излишествами». За всеми этими вопросами крылось молчаливое допущение — или это просто ей так казалось? — что если такой человек, как она, становится свидетелем подобного преступления, удивляться тут, собственно, нечему: это как поджигатель на чужом празднике с фейерверками.

В то же время они были достаточно деликатны, чтобы говорить с ней об этом преступлении как о явлении вполне заурядном, подпадающем под давным-давно устоявшуюся категорию. За последние десять лет это учреждение сталкивалось с несколькими подобными случаями: детали, естественно, различались. Старший полицейский в форменной одежде, который принес Мэри в приемную чашку кофе, сел с ней рядом и перечислил несколько характерных особенностей. Например, убийца выгуливает жертву в общественных местах, и многие видят их вместе. Затем непоследовательность в приготовлениях к убийству: с одной стороны, готовятся тщательно — он перечислил, загибая толстые пальцы: фотосъемка, приобретение специальных препаратов, распродажа имущества, заблаговременные приготовления к отъезду; с другой стороны, нарочитая небрежность — он снова начал загибать пальцы: ну, скажем, люди оставляют бритву на месте преступления, бронируют авиабилеты, проходят регистрацию по своим настоящим паспортам.

Этому полицейскому было еще что рассказать, но Мэри перестала его слушать. Он подвел итог, похлопав ее по коленке и сказав, что для подобного рода людей арест и последующее наказание, как правило, не менее важны, чем преступление само по себе. Мэри пожала плечами. Слова «жертва», «убийца», «преступление само по себе» были лишены всякого смысла, за ними ничего не стояло.

В гостиничном номере она свернула и упаковала вещи, разложив их по разным сумкам. Поскольку в сумке Колина осталось немного места, она сунула между его вещами свои туфли и ветровку, так же как и на пути сюда. Она отдала оставшуюся мелочь горничной и вложила открытки между последними страницами паспорта. Она раскрошила в кулаке оставшуюся марихуану и смыла ее в раковину. Вечером поговорила по телефону с детьми. Они были ей рады, но явно думали о чем-то другом и несколько раз просили ее повторить только что сказанную фразу. Она слышала, как на другом конце провода работает телевизор, а на своем собственном — как искаженный микрофоном женский голос пытается выпросить хоть каплю тепла. К телефону подошел ее бывший муж и сказал, что готовит карри. Она заедет за детьми в четверг вечером? А нельзя ли поточнее? После телефонного разговора она долго сидела на краешке кровати и читала отпечатанный мелким шрифтом текст на авиабилете. Снаружи доносился мерный перестук стальных инструментов.

У дверей больницы охранник в форме коротко кивнул чиновнику — поверх ее головы. Они спустились по лестнице на два пролета и пошли по прохладному пустому коридору. На стене через равные промежутки были закреплены бухты пожарного шланга, и под каждой — ведро с песком. Они остановились у двери с круглым окошком. Чиновник попросил ее подождать и вошел внутрь. Через полминуты он распахнул перед ней дверь. В руке он держал пачку бумаг. Комната была маленькая, без окон, и в ней стоял сильный запах освежителя. На потолке — одна-единственная трубка дневного света. Двойная дверь с ходящими в обе стороны створками и такими же круглыми оконцами в каждой вела в большую по размерам комнату, где ей сразу бросились в глаза два ряда ярких, экранированных колпаками ламп. Узкая и высокая скамья, на которую уложили Колина, выдавалась на самую середину комнаты. Рядом стоял деревянный табурет. Колин лежал на спине, укрытый простыней. Чиновник ловким движением откинул ее и посмотрел на Мэри; официальная процедура опознания, в присутствии правительственного чиновника, состоялась. Мэри поставила подпись, чиновник поставил подпись и осторожно удалился.

Какое-то время спустя Мэри села на табурет и сунула свою ладонь в руку Колина. Слова рвались наружу сами, ей хотелось все-все ему объяснить. Она собиралась пересказать ему историю Кэролайн во всех подробностях, которые она запомнила, изложить ему свою теорию, пока, естественно, только в первом приближении, относительно того, как воображение, сексуальное воображение, архаические мужские грезы о том, как причинять боль, и женские, о том, как боль причиняют тебе, обрели плоть и сформировали единый движущий принцип, который оказался в состоянии извратить любые человеческие отношения, любую истину. Но она не стала ничего объяснять, потому что какой-то чужой человек неправильно уложил Колину волосы. Она расчесала их пальцами и вообще ничего не сказала. Она держала его за руку и перебирала пальцы. Несколько раз она произнесла его имя, одними губами, как если бы повтор мог вернуть слову смысл и оживить того, к кому этот смысл относился. Внимательный чиновник несколько раз появлялся в круглом окошке. Через час он вошел, вдвоем с медсестрой. Он встал за спиной, а сестра, нашептывая что-то Мэри на ухо, как ребенку, расплела ее пальцы и пальцы Колина и вывела ее за дверь.

Мэри пошла вслед за чиновником по коридору. Когда они поднимались по лестнице, она обратила внимание, что один каблук у него стоптан сильнее, чем другой. На долю секунды обыденность возобладала, и она почувствовала моментальное дуновение той скорби, которая ждала своего часа, под спудом, наготове. Она шумно прочистила горло, и звук собственного голоса отпугнул лишние мысли прочь.

Молодой человек вышел первым в ослепительный солнечный свет и остановился, чтобы подождать ее. Он поставил свой портфель на землю, поправил накрахмаленные манжеты сорочки и обходительно, с едва заметным поклоном предложил ей пройти обратно в гостиницу.

Примечания

1

Марка папиросной бумаги. Стомиллиметровые риздовские бумажки «King size» особенно популярны среди курильщиков марихуаны. (Прим. перев.)