Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они и вправду словно бы играли заготовленную пьесу, в кульминации которой Великий логофет уже не сомневался. Сказанное накануне юным Энаем Себешем, начинало исполняться. Такт в такт, действие в действие. Похоже, мальчишка и вправду не врал и не пребывал в плену собственных фантазий и обид, воспалившихся от смерти отца и навалившихся на его род проблем. Как и эта девочка, которая по воле брата решила предать будущего жениха.
Джаромо Сатти сжал в кулаке мешочек, почувствовав, как резной металл под тканью впивается в его руку. Ну что же. Пусть будет так. Играйте свои роли, актеры театра заговора. Играйте и упивайтесь ими. Ведь скоро вы узнаете, что участвуете в постановке совсем не той пьесы, чем рассчитываете. Её писали не ваши руки. И пусть пока она точь в точь повторяет вашей, еë финал станет совсем не таким, как задумывали вы.
– Достопочтенные старейшины, стоя тут, перед вами, я требую справедливости и возмездия, как того предписывают законы богов и людей! – с торжественным злорадством произнес Тэхо Ягвиш.– Я не могу стоять под этими священными сводами и обсуждать насущные дела, пока рядом стоит подлый убийца. И не просто стоит, но желает захватить сам Синклит. Не иначе чтобы скрыть свои преступления и помножить их в будущем. Я требую немедленной мести!
На этих словах юный голосок всё же не справился с волнением и немного дрогнул, срываясь почти на визг, отчего пафосный запал речи юнца слегка затёрся.
– И кто же этот убийца, господин Ягвиш? Может назовёте нам его имя? Или так и будите нагонять туман дальше? – хмуро произнес предстоятель алетолатов Лисар Утериш. Его косматые седые брови сошлись так близко, что казались одной сплошной линией.
– Его имя известно вам, господин Утериш. Да и всем в этом зале. Ибо за именем этим следует бессчетная череда преступлений. Я не буду больше затягивать и назову его как есть. Это Лико Тайвиш. Обманом и подкупом получивший титул Верховного стратига, и повинный, как и его мертвый отец, в убийстве моего отца: досточтимого предстоятеля алатреев Патара Ягвиша! Я знаю все! Раб, подававший вино моему отцу, сознался, что был куплен Тайвишами и подсыпал ему отраву! Он сознался во всем!
По залу пронесся гул возмущения. Часть алетолатов повскакивали с криками «Ложь!», но с другой стороны, перекрикивая их, тут же понесся дружный рев алатрейских глоток, кричавших «Убийца!» и «К суду!».
– Он разграбил и сжег Аравенны! – орал кто-то, из облаченных в белую мантию мужчин.
– Вел незаконную войну. Против воли Синклита! – вторил другой.
– Он желал стать царем! Не допустим тирана! – кричал третий, размахивая руками во все стороны.
Голоса сливались в единый злобный рык, все меньше и меньше напоминавший человеческую речь. Вся алатрейская половина Синклита словно впала в безумие, выкрикивая всë новые и новые обвинения. А алетолаты, хоть и кричали что-то в ответ, явно были растеряны и смущены, а некоторые даже робко присоединяясь к обвинениям. Стоявший посреди этой бури безумия Тэхо Ягвиш расплылся в злорадной и самодовольной улыбке. Но улыбался не только он – краешки уголков кривились и у прочих руководителей его партии. Вся их шакалья стая скалилась и пускала голодные слюни, наблюдая как травят огромного быка их мелкие отродья.
Вот только назначенный ими «добычей» человек, словно и не замечал всей этой травли. Он стоял молча и неподвижно. Как скала, о которую разбивались мелкие волны. Лико Тайвиш, одетый в ритуальный красный доспех, держался отстранённо, стоя, скрестив на груди руки. Только его взгляд, холодный и напряженный, скользил по залу, а губы кривились, медленно превращаясь в подобие оскала.
Нет, это был не бык, затравленный и раненный. Посреди Синклита стоял молодой и гордый лев, примерявшийся к прыжку. Пока ещё скрытая ярость уже закипала в нём с каждым новым выкриком, с каждым обвинением, брошенным ему в лицо. Она была готова превратиться в поток могучего пламени. Что вполне мог выжечь весь Синклит целиком.
Джаромо видел это.
Но беснующаяся стая алатреев не замечала уже ничего. Она, опьяненная собственным заготовленным порывом, кричала в десятки глоток все более глупые и безумные обвинения, словно стремясь убедить даже самих себя в праведности всего этого действа. Она не чувствовала угрозы. Не чувствовала беды. А ведь она подступала к ним все ближе и ближе.
О, знали бы они, как сильна эта угроза, то их языки вряд ли посмели бы исторгать столько опасных и необдуманных слов. О, сколько бы из них предпочли благое молчание, или внезапную болезнь, помешавшую явиться в Синклит в назначенное время.
А вот Великий логофет знал обо всём. Знал, и чувствовал. Чувствовал самой кожей, волосками на своем теле, кровью, жилами и костями, приближение скорой беды. И оживавший в этом чувстве странный колдовской холод, обретал свою завершённую форму и своё имя.
Да, теперь уже можно было себе не врать. Великий логофет боялся. Боялся, словно маленький мальчик, впервые услышавший раскаты грома и увидевший сполохи молнии за окном, превращающие ночь в день. Боялся, животным, первобытным, неукротимым страхом. И этот страх был связан совсем не с мешочком в его руке. Не с тем, сработает или не сработает скрытый в нем секрет.
Великого логофета сковывал страх перед грядущим. Перед скорым и уже неизбежным событием, которое вот-вот должно было произойти.
Да он пытался его поменять. Он сделал всё что мог. Всё, что был в его силах. Лишь бы река судьбы потекла по иному руслу, и сам этот день был иным. Но клокочущий поток перемен лишь отмахнулся от его жалких потуг. Он сам наметил свой путь и, захватив ничтожного и смешного человечка, понёс его в неизведанное, сметая все привычное и обыденное. Всё то, что так долго ограждало его жизнь. И не только его, но и жизнь этого огромного города и всего государства. И этот поток, рожденный наследием Шето Тайвиша, вот-вот должен был сокрушить многие из его трудов и завоеваний.
Всё то, за что так держался Джаромо, оказалось не более чем ритуальной жертвой. Быком, отведенным на заклание, дабы явить людям волю высших и всемогущих сил. И воля эта
