Когда говорит кровь - Михаил Александрович Беляев

задирая высоко голову и смакуя каждый свой шаг. Словно главный актер пьесы, выходивший на сцену после долгого отсутствия, он даже не шел, но нёс себя вперед. Нёс так, чтобы каждый из пришедших на собрание запомнил его. Наконец, поравнявшись с вещателем и предстоятелем, он удивительно наигранно кивнул обоим, своему низко и медленно, чужому – коротко и дёргано. И от этих показанных жестов, ощущение театра усилилось многократно.

Они и вправду словно бы играли заготовленную пьесу, в кульминации которой Великий логофет уже не сомневался. Сказанное накануне юным Энаем Себешем, начинало исполняться. Такт в такт, действие в действие. Похоже, мальчишка и вправду не врал и не пребывал в плену собственных фантазий и обид, воспалившихся от смерти отца и навалившихся на его род проблем. Как и эта девочка, которая по воле брата решила предать будущего жениха.

Джаромо Сатти сжал в кулаке мешочек, почувствовав, как резной металл под тканью впивается в его руку. Ну что же. Пусть будет так. Играйте свои роли, актеры театра заговора. Играйте и упивайтесь ими. Ведь скоро вы узнаете, что участвуете в постановке совсем не той пьесы, чем рассчитываете. Её писали не ваши руки. И пусть пока она точь в точь повторяет вашей, еë финал станет совсем не таким, как задумывали вы.

– Достопочтенные старейшины, стоя тут, перед вами, я требую справедливости и возмездия, как того предписывают законы богов и людей! – с торжественным злорадством произнес Тэхо Ягвиш.– Я не могу стоять под этими священными сводами и обсуждать насущные дела, пока рядом стоит подлый убийца. И не просто стоит, но желает захватить сам Синклит. Не иначе чтобы скрыть свои преступления и помножить их в будущем. Я требую немедленной мести!

На этих словах юный голосок всё же не справился с волнением и немного дрогнул, срываясь почти на визг, отчего пафосный запал речи юнца слегка затёрся.

– И кто же этот убийца, господин Ягвиш? Может назовёте нам его имя? Или так и будите нагонять туман дальше? – хмуро произнес предстоятель алетолатов Лисар Утериш. Его косматые седые брови сошлись так близко, что казались одной сплошной линией.

– Его имя известно вам, господин Утериш. Да и всем в этом зале. Ибо за именем этим следует бессчетная череда преступлений. Я не буду больше затягивать и назову его как есть. Это Лико Тайвиш. Обманом и подкупом получивший титул Верховного стратига, и повинный, как и его мертвый отец, в убийстве моего отца: досточтимого предстоятеля алатреев Патара Ягвиша! Я знаю все! Раб, подававший вино моему отцу, сознался, что был куплен Тайвишами и подсыпал ему отраву! Он сознался во всем!

По залу пронесся гул возмущения. Часть алетолатов повскакивали с криками «Ложь!», но с другой стороны, перекрикивая их, тут же понесся дружный рев алатрейских глоток, кричавших «Убийца!» и «К суду!».

– Он разграбил и сжег Аравенны! – орал кто-то, из облаченных в белую мантию мужчин.

– Вел незаконную войну. Против воли Синклита! – вторил другой.

– Он желал стать царем! Не допустим тирана! – кричал третий, размахивая руками во все стороны.

Голоса сливались в единый злобный рык, все меньше и меньше напоминавший человеческую речь. Вся алатрейская половина Синклита словно впала в безумие, выкрикивая всë новые и новые обвинения. А алетолаты, хоть и кричали что-то в ответ, явно были растеряны и смущены, а некоторые даже робко присоединяясь к обвинениям. Стоявший посреди этой бури безумия Тэхо Ягвиш расплылся в злорадной и самодовольной улыбке. Но улыбался не только он – краешки уголков кривились и у прочих руководителей его партии. Вся их шакалья стая скалилась и пускала голодные слюни, наблюдая как травят огромного быка их мелкие отродья.

Вот только назначенный ими «добычей» человек, словно и не замечал всей этой травли. Он стоял молча и неподвижно. Как скала, о которую разбивались мелкие волны. Лико Тайвиш, одетый в ритуальный красный доспех, держался отстранённо, стоя, скрестив на груди руки. Только его взгляд, холодный и напряженный, скользил по залу, а губы кривились, медленно превращаясь в подобие оскала.

Нет, это был не бык, затравленный и раненный. Посреди Синклита стоял молодой и гордый лев, примерявшийся к прыжку. Пока ещё скрытая ярость уже закипала в нём с каждым новым выкриком, с каждым обвинением, брошенным ему в лицо. Она была готова превратиться в поток могучего пламени. Что вполне мог выжечь весь Синклит целиком.

Джаромо видел это.

Но беснующаяся стая алатреев не замечала уже ничего. Она, опьяненная собственным заготовленным порывом, кричала в десятки глоток все более глупые и безумные обвинения, словно стремясь убедить даже самих себя в праведности всего этого действа. Она не чувствовала угрозы. Не чувствовала беды. А ведь она подступала к ним все ближе и ближе.

О, знали бы они, как сильна эта угроза, то их языки вряд ли посмели бы исторгать столько опасных и необдуманных слов. О, сколько бы из них предпочли благое молчание, или внезапную болезнь, помешавшую явиться в Синклит в назначенное время.

А вот Великий логофет знал обо всём. Знал, и чувствовал. Чувствовал самой кожей, волосками на своем теле, кровью, жилами и костями, приближение скорой беды. И оживавший в этом чувстве странный колдовской холод, обретал свою завершённую форму и своё имя.

Да, теперь уже можно было себе не врать. Великий логофет боялся. Боялся, словно маленький мальчик, впервые услышавший раскаты грома и увидевший сполохи молнии за окном, превращающие ночь в день. Боялся, животным, первобытным, неукротимым страхом. И этот страх был связан совсем не с мешочком в его руке. Не с тем, сработает или не сработает скрытый в нем секрет.

Великого логофета сковывал страх перед грядущим. Перед скорым и уже неизбежным событием, которое вот-вот должно было произойти.

Да он пытался его поменять. Он сделал всё что мог. Всё, что был в его силах. Лишь бы река судьбы потекла по иному руслу, и сам этот день был иным. Но клокочущий поток перемен лишь отмахнулся от его жалких потуг. Он сам наметил свой путь и, захватив ничтожного и смешного человечка, понёс его в неизведанное, сметая все привычное и обыденное. Всё то, что так долго ограждало его жизнь. И не только его, но и жизнь этого огромного города и всего государства. И этот поток, рожденный наследием Шето Тайвиша, вот-вот должен был сокрушить многие из его трудов и завоеваний.

Всё то, за что так держался Джаромо, оказалось не более чем ритуальной жертвой. Быком, отведенным на заклание, дабы явить людям волю высших и всемогущих сил. И воля эта