Солона ты, земля! - Георгий Егоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот и надо было его председателем избирать сразу, Тогда ещё. Он бы и держал колхоз на таком-уровне.
— Не-ет. Он в колхоз не пошел. Не верил он в будущее наших колхозов. С самого начала не верил. Кульгузкин тогда приказал — а он тогда силу имел огромадную! — так вот он тогда приказал посадить его посреди площади на табурет и велел всему селу проходить мимо и… плевать на него.
— Как «плевать»? — не понял Юра. — Фигурально, что ль?
— Почему фигурально? Каждый подходил к нему и плевал ему в лицо.
— Да вы что-о!? — изумился Колыгин. — Разве можно такое над человеком?
Пестрецов твердо сказал — как кувалдой забил:
— Можно! При советской власти оказывается все можно… Я убедился в этом не только на коллективизации. Я уже никого и ничего не боюсь. Ноне-завтра я умру. Мне бояться уже нечего… Издевалась советская власть над мужиком! И в коллективизацию и в тридцать седьмом! Ох как издевалась! Так, должно, Мамай не измывался над нашим человеком, как свои кульгузкины, переверзевы, мурашкины и всякие там сладкие…
Колыгин не возражал Пестрецову — просто жалел его, не хотел расстраивать. Человек в его положении все может говорить, ему все дозволено. К тому же озлобила его судьба — лагеря, болезнь… Тяжелая болезнь — в полном сознании приходится умирать, расставаться с жизнью, в которой многого не успел сделать, что задумал… Поэтому по злобе говорит человек. Не такая советская власть, ему ли, Юрию, не знать — родился и вырос при ней! И защищал ее на войне…
— Вам, нынешним, трудно судить обо всем этом, — продолжал, прокашлявшись Пестрецов, словно читая Юрины мысли. — Вы ничего другого не знаете, ничего другого не видели…
А ведь и верно! Кулака живого не видел! А пора бы уж и задуматься: если уж все враги народа такие, как Александр Михайлович Сахаров, Алькин отец, то пора, видимо, пересмотреть… То, что кулак — мироед, в этом сомнения не было. Это, конечно, так… Юра в своей жизни еще не видел человека, который бы хвалил кулака. Он уверен, твердо уверен, что таких людей, которые бы хвалили кулака, сейчас не найти в стране. Да и за что его хвалить? Против колхозов в открытую шел, активистов коллективизации из обреза убивал темной ночью из-за угла. Вон в Петухрвкс на площади могила, кажется, Сладких Степана Алексеевича; Говорят, в партии был с четырнадцатого года, в коммуну все отдал. Все до последней рубахи, до последней курицы!
Все пожертвовал людям ради их будущего. Памятник надо таким ставить. А у нас люди порой толком не знают, кто у них в селе на площади похоронен… Надо будет, думал Юрий дать цикл статей в газете о тех, кто покоится на сельских площадях. В каждом селе ведь есть такие могилы в центре — у сельсовета или у клуба, или у школы. Пока еще живы очевидцы событий, при которых погибли эти люди, надо попросить их написать о погибших товарищах. А потом можно книжку собрать из таких воспоминаний. Чудесная может получиться книжка о героях коллективизации, о борцах за власть Советов… А Пестрецов, конечно, обижен на судьбу и даже на Советскую власть в целом. Его понять можно и… нужно понять… А нам просто повезло — это наше счастье, что нам досталось строить социализм своими руками для своих детей… Ну, а это, конечно, курьез получился: того, оплеванного — это надо же, плевать в лицо человеку! — того сослали в Нарым и он там умер в первую же зиму, а Кульгузкина, который ничего фактически не умеет и не может, кроме как ловчить, его оставили здесь…
Юрий вернулся домой взбудораженный. Было такое чувство, будто сдернули его с той точки, с которой он привычно смотрел на окружающую жизнь. Словно фокус сместился, словно пошатнулось что-то под ногами, и стало зыбко, как на корабельной палубе. Чуть ни с детства знал Юрий, что плановость и централизация хозяйства — одно из главных преимуществ социалистического строя перед любым другим. И вдруг незыблемость эта задрожала, как отражение кустов в зеркальной глади пруда от брошенного камня.
Алька слушала Юрия необычно внимательно, склонив набок голову. По-прежнему непоседливая и верткая, она сейчас обрадовала Юрия своей сосредоточенностью, и он охотно делился с ней мыслями, предложениями, рассуждал вслух. По глазам Альки видел, как быстро меняется у нее настроение: то напряженность, то беспомощность, то вдруг восторг. Впервые, пожалуй, видел всегда проворную и скорую на решения Альку раздумывающей. И вот она перебила Юрия.
— А что, разве правительство персонально каждому колхозу доводит план?
— Н-нет. Москва доводит план краю, край по районам разверстывает, а здесь уже до колхоза каждого.
— Значит, райком может внутри района…
Бывает такое: ищет человек что-то, вглубь лезет, переворачивает огромные залежи, и вдруг нечаянно глянет, а то, что он ищет, лежит на поверхности, рядом с ним. Так случилось и с Юрием. Ведь действительно, может же райком внутри района распределить культуры сообразно природным и почвенным особенностям каждого колхоза? Может! А почему не делает? Мысли такой не появляется. Не привыкли люди менять раз навсегда заведенный кем-то порядок. А кто об этом должен заботиться? Конечно, секретарь райкома. Он должен быть политическим руководителем, а не понукалом, должен видеть дальше всех и прислушиваться к голосу снизу. Только сообща можно чего-то добиться серьезного. А Новокшонов поднять-то район поднял, да не на тех подпорках его держит. На своей спине долго не удержишь. Об этом и написать надо в статье. Это один вопрос. Второй — пересмотреть надо структуру полеводства в колхозах. Каждому колхозу пора сеять то, что дает наибольший доход и колхозу и государству. В-третьих, хватит искусственно создавать передовиков и подкармливать их из соски за счет государства и за счет отстающих колхозов. И последний вопрос: настало все-таки время укрупнить колхозы и во главе их поставить сильных хозяйственников.
Так, откинувшись на спинку стула и вытянув далеко под стол ноги, думал Юрий. Он поглядывал на увеличенный портрет Вальки Мурашкина, висевший на стене в черной деревянной рамке, и словно мысленно делился с ним планом своей будущей статьи. Валька, беспощадно отретушированный, мало похожий на себя, смотрел на Юрия отчужденно, без единой мысли в глазах — ему было все равно, о чем думает Юрий, что его тревожит.
5
После пленума крайкома комсомола Аля осталась в Барнауле еще на день. Надо было провернуть массу мелких хозяйственных дел: получить бумагу, копирку, выпросить новую пишущую машинку, хотелось поговорить о мотоцикле для райкома — сколько же можно на кляче ездить по району? А еще хотелось побывать на заводе, повидаться с девчатами.
Освободилась она только к концу дня. Села в автобус, поехала на завод.
Забежала в комитет комсомола — никого знакомого, все новички. А в парткоме секретарь сидел старый. Он не узнал Алю. Удивленно смотрел на улыбающуюся посетительницу
— Не узнаете, Василий Федорович?
Тот всплеснул руками:
— Алинька, ты?.. Ну, голубушка, тебя и не узнаешь! Прямо-таки красавица стала. — Он вышел из-за стола, радушно потряс ее руки, все еще удивленный. — Ну-ка, садись, рассказывай, как живешь?
Аля уселась в глубокое черное кресло и утонула в нем. Секретарь парткома сел напротив в другое.
— Живу хорошо, Василий Федорович. Сын растет, уже три года ему. Работаю секретарем райкома комсомола.
— Наверное, часто бываешь в Барнауле. Что же не зайдешь никогда?
— Да вот так получается, Василий Федорович. Всякий раз дел по горло. А сегодня решила остаться после пленума на день. Вот и забежала.
— Как деревня-то живет?
— Ничего, живет. Хлеб сеем, убираем… Я к вам, Василий Федорович, с идеей одной пришла.
— А ну, выкладывай, что за идея.
Алька начала с маленькой хитрости.
— Вы признаете меня своей воспитанницей?
— Конечно, — развел руками секретарь парткома. — Насколько я помню, у нас ты сделала первые шаги в комсомольской работе.
— Тогда помогайте и дальше.
— Чем тебе помочь?
— Хорошо было бы, если заводские комсомольцы взяли бы шефство над нашим районом.
— Шефство?
— Да, шефство! Помогли бы оформить клубы в селах, организовали бы здесь сбор книг для колхозных библиотек, прислали бы на уборку агитбригаду, а то и две. А?
— Идея стоит того, чтобы подумать серьезно. — Секретарь парткома снял телефонную трубку. — Комитет комсомола… Витя, зайди ко мне. Сейчас мы с комсомолом это решим. Ты когда домой-то?
— Завтра утром хотела.
— А ты бы выступила сама перед нашими комсомольцами да рассказала бы обо всем? Тебя тут многие помнят. Горячее бы взялись за дело.
Перед самым концом рабочего дня Алька, наконец, попала в свой бывший цех. Ее окружили, обнимали.
— Ой, Алька, какая ты ста-ала!