Конспект - Павел Огурцов

Что-то говорил Головко, на этот раз дольше, и они попрощались.

– Вы уже поняли, – спросил Сабуров, – что битву мы проиграли?

На вопрос Сабурова Головко ответил так: учитывать любые разрушения, кроме больших заводов. Где это решено, Головко не знает. Он поставил наш вопрос вскоре после приезда Сабурова, ответ получил только сейчас и сразу же нам сообщил. Еще он сказал, что из Совета Министров звонили председателю облисполкома, чтобы предоставили нам помещение.

На другой день я рассказал Перглеру о нашем поражении. В этот раз Антон Иосифович задавал вопросы – к кому мы обращались, кто нас поддерживал, кто был против. Кто нас поддерживал – я сказал.

– Мы не говорили с теми, кто по нашему мнению мог быть против. Только Беловол предупреждал, чтобы мы не лезли на рожон и ни с кем больше об этом не говорили.

– Смотрите-ка, а он, оказывается, порядочный человек.

– Иначе мы с ним не говорили бы. Мы его успели узнать, а вернее – почувствовать, что он за человек. А потом он сам загорелся и обсуждал разные вопросы, связанные с переносом заводов.

– Даже так! Удивительно. А сам он с кем-нибудь говорил? Из вышестоящих?

– Нет. В этом я уверен. Он ждал, как решится вопрос в Киеве.

– А!

– На противников напоролся Головко, или те, к кому он обращался.

– Вы извините меня за эти вопросы. Уж очень хочется надеяться, что для вас это кончится без последствий. А как Муленко?

– Он, конечно, знал, о чем мы хлопочем. Но не задал ни одного вопроса. Молчал и молчит. Хотя, когда впервые понял из наших разговоров, чем мы занимаемся, попытался нас остановить, правда, очень робко.

– И будет молчать. Об этом можете не беспокоиться. Ах, Павел Андреевич! Молодо-зелено.

Сабуров пошел в областную санитарную инспекцию и пробыл там довольно долго.

– Все в расстроенных чувствах, – сообщил он по возвращении. – Деревенко сказал: по городу Запорожью объявляется траур.

Появилась необходимость какой-то вопрос обсудить с Беловолом. Сначала показал ему письмо Головко и стал рассказывать о телефонном разговоре. Не кончил говорить, как Беловол вскочил, подергал пиджак, сел, дослушал и сказал:

– Займемся текущими делами.

Обсуждая вопрос, с которым пришел, заметил, что Беловол не слушает, и замолчал.

– Обидно и досадно. До чего же досадно! Да что поделаешь? А я-то размечтался как дурак. Эх! – Беловол замолчал и вдруг улыбнулся. – Так что, – не надо было заранее обсуждать этот вопрос?

– Не надо.

– А если бы не обсуждали, – улыбка не сходила с его лица, – вопрос был бы решен иначе?

– Возможно.

– Откуда у вас, – улыбка исчезла, – это суеверие?

– Из опыта.

– Гм… Ну, ладно. Так на чем мы остановились?

Вскоре Беловол пришел к нам.

– Зашел по дороге посмотреть, как вам тут живется. Ходил осматривать помещение для вас, но оно такое, что стыдно предлагать. Пока вас только двое, мне кажется – вам по нашим условиям тут неплохо. Григорий Ильич, они вам не очень мешают?

Мы замерли, понимая, что от ответа Муленко многое будет зависеть.

– Нисколько. Мы живем мирно и друг другу не мешаем.

Первые дни мне пришлось заставлять себя работать, и сосредоточиться было трудно. Замечал, что и Сабуров, чем-то занимаясь, вдруг застывал, глядя в одну точку, и потом тряс головой, как бы отгоняя мысли.

В один из вечеров он сказал:

– Не дает мне покоя мысль – а все ли мы сделали, чтобы добиться переноса заводов?

– А что мы можем еще сделать?

– Вот об этом я и думаю. Все ли дороги разведали, во все ли двери стучались?

– Стучались в те двери, в которые стоило стучаться.

– Как знать!

– Но не писать же Сталину!

– Ну, зачем такие крайности! Письмо к Сталину не попадет, а если о нем и доложат, то представят в таком виде… Вспомните, что говорил Деревенко. Нет уж, обращаться к нашему лучшему другу, вождю и учителю избави бог.

– А я что говорю!

– Я вот о чем думаю: не поговорить ли нам с отцом молодого Матюшина?

– Ну, Григорий Георгиевич! Да вы вспомните, что говорил Беловол: здесь вы ни у кого поддержки не найдете.

– Не горячитесь. Я поинтересовался у Беловола – что собой представляет Матюшин, и Беловол сказал, что Матюшин для него – Terra incognita.

– Это Беловол так сказал?

– Это я так говорю для краткости, но смысл тот же. А если это так, какой-то шанс у нас есть.

– Ой, нет!

– Почему вы уверены, что нет?

– По нескольким причинам. Если человек умен, доброжелателен, словом – с положительными качествами, это сразу чувствуется. А если темная лошадка – ничего хорошего не жди.

– Почему обязательно темная лошадка? Terra incognita в нашем случае означает – неизвестно какой человек.

– Вот именно! Никаких хороших черт незаметно.

– И плохих тоже.

– А, может быть, Беловол просто не решился сказать свое мнение о нем? Первый секретарь, все-таки, не хотел врать и сказал, что в нем не разобрался.

– Ну, допустим. Но у вас, кажется, есть и другие причины.

– Есть. Вот эта фраза – «Я сын Матюшина»! Она и отца характеризует в какой-то степени.

– И у хороших родителей бывают неудачные дети.

– Бывают. Но ведь недаром пословица есть: яблочко от яблоньки…

– Нет, Павел Андреевич, это не довод.

– Главный довод вот какой: вы можете себе представить живого первого секретаря, который посмел бы, я уже не говорю – возражать Сталину, а поставить вопрос о пересмотре его решения, пусть даже давнего? Что тут смешного?

– Мне понравилось ваше выражение: живого первого секретаря. Кратко и исчерпывающе. Ну, хорошо. Павел Андреевич, человек – существо очень сложное. Вдруг увидишь в нем неожиданную сторону, встретишь неожиданную реакцию. Вы знали таких людей? Я знал. Вот в этом и есть наш шанс, очень маленький, но есть.

– Надеетесь, что в нем совесть заговорит?

– Ну, зачем вы так! Я ведь серьезно говорю.

– И я серьезно. Ладно, предположим невероятное: он нас захочет поддержать. Что он предпримет? Обратится по инстанции – в Киев, в ЦК. А в ЦК уже обсуждали этот вопрос – Совет Министров, конечно, такие вопросы сам не решает. И отказали. Вот и все. Тот же тупик.

– Я бы не стал предсказывать, что он предпримет. Откуда нам знать его возможности, его связи, наконец!

– Ну, ладно. Я вот что хочу вам рассказать.

Я передал содержание разговора с Перглером и его опасения за нашу судьбу.

– Это, конечно, очень серьезно. Но это из другой оперы.

– Так что же, положим животы свои за избавление Запорожья от загазованности?

– Положить животы у нас дело недолгое. А умирать никому не хочется. Тем более – бессмысленно, по-дурному. Давайте отложим этот разговор и еще хорошо подумаем.