Жизнь волшебника - Александр Гордеев

своей сутью женщина не способна?

– Не способна. Если честно, то вот, например, мне было бы проще, если б ты просто обманывал

меня, ничего не говоря о других женщинах.

– Значит, ты считаешь, что женщина, способная подняться над своей сутью, не возможна

вообще?

– Ну, это будет уж какая-то просто сверхженщина. Я таких не знаю. Во всяком случае, я не из

таких. И, думаю, никогда ей не стану.

– А, знаешь, – говорит Роман, – ты можешь не верить всему, что я тут тебе наговорил. Но суть

мужской природы ты можешь проверить очень простым способом. Даже не знаю, говорить тебе это

или нет? Если я открою тебе этот приём, то, можно сказать, пойду против себя самого. Я знаю одну

фразу, которая способна просто гипнотизировать мужиков. Эта фраза сходу пробивает подкорку

любого мужика и подчиняет его, потому что врезается в самые древние слои его психики.

– И что это за фраза? – с любопытством спрашивает Смугляна.

– Да сомневаюсь я – говорить или не говорить. Ну, хорошо… Любая женщина мгновенно

привяжет к себе любого мужика, если при знакомстве, скажет что обычно она предпочитает

отношения по принципу: «Тебе можно всё, мне нельзя ничего».

– И всё?

– И всё. Но эта, можно сказать, магическая фраза мгновенно установит отношения на

естественную, реликтовую основу, на то, как все и должно быть. И мужик, если он настоящий

мужик, без всяких там загибонов, поведётся на неё, как сазан на замоченный горох. Проверь и

понаблюдай за результатом. А он, я не сомневаюсь, стопроцентно подтвердит истинность моей

«мерцаловской морали».

Весь следующий день Нина лишь об этом ночном разговоре и думает. Как бы там ни было, но

муж умеет убеждать. Теперь и о самой себе есть что подумать. На Романа она смотрит сегодня не

332

просто как на мужчину, обязанного ей принадлежать, а как на часть мужчин – этой отдельной,

самостоятельной, сильной и совершенно непостижимой категории…

* * *

Вечером, когда они ужинают, раздаётся глухой стук в толстую, обитую потником дверь. Входит

Зинка. На ней толстый свободный свитер, чистые, нерабочие брюки. Позади первый трудовой день

на сакмане, а усталости у неё, кажется, нет.

– Мы не знали, что здесь не будет посуды, – говорит она, – вчера ещё обошлись, а сегодня суп

сварить хочется. Может быть, дадите кастрюлю и тарелки?

Пока Нина, передав дочку на руки мужа, подбирает кастрюлю, тарелки и ложки, Роман

незаметно рассматривает гостью, которая качает пальчиками, забавляя не то ребёнка, не то его.

Машка радостно кричит и тянется к ней. Уходя с посудой, уже от двери Зинка оборачивается к

Роману.

– А ты дров нам не наколешь?

– Сейчас поем и приду, – даже не задумываясь, обещает хозяин.

Зинка радостно хихикает и, звеня тарелками, выскакивает за дверь.

– Она? – спрашивает Смугляна, снова усаживая Машку себе на колени.

Роман кивает головой. Нина отквашивает губы, пытаясь воспринимать это всё уже на том

уровне, которого они достигли вчера – на уровне «мерцаловской морали».

– Ну, и как ты думаешь: пойти мне или нет? – спрашивает Роман, выходя из-за стола.

– Ты же обещал.

Роман присаживается у двери, надевает ботинки. Смугляна наблюдает за ним и вдруг не может

сообразить, какого же берега ей сегодня держаться: согласно прежним представлениям она

должна страдать и мучиться, а согласно новой «мерцаловской морали» спокойно проводить

сейчас мужа, да ещё и шарфик на его шее заботливо поправить. Хорошо бы так, но по-новому что-

то не выходит – не привычно. А если по-привычному, то всё тут ясно. Чтобы ни заливал он ей

ночью и как бы ни пудрил ей мозги, но если он сейчас уходит, значит, не любит её. И за ту минуту,

пока муж обувается, чтобы идти в другую половину дома, Нине кажется, что из её жизни вытекает

всякий смысл. Но что делать? Запретить ходить туда – глупо. Да, в принципе, это и не важно, какую

дуру он уложит в постельку: эту или какую другую. Главное, что он не любит её. А, может быть,

если всё-таки рассуждать по-новому, он её любит и уходит, любя? Только бы он в эту дурочку не

влюбился… Хотя вряд ли – всё её достоинство лишь в количестве мяса под одеждой. Похоть его

гонит и больше ничего. А с другой стороны, ей ли страдать по этому поводу? Подумаешь, какая-то

девчонка! Вот когда там жили черноусые джигиты… Если бы Роман узнал хоть часть того, что

происходило тогда здесь даже в его краткие отлучки из дома, то он бы точно голову ей оторвал. Так

что пусть себе идёт…

Роман виновато оглядывается на пороге, видит неожиданную тихую улыбку Смугляны и тут же

воспрянув, чувствует внутреннее ликование от мысли, что его ночные доводы оказались так

убедительны. Знал бы он, что жену-то больше всего смирило с ситуацией другое – её внезапное

воспоминание о летних гостях…

Зинка суетливо помогает Роману: ставит перед ним чурки на попа, собирает расколотые

поленья, уносит их на веранду. Трёх других девчонок Роман будто не видит. Да те и сами

старательно держатся в сторонке, тогда как Зинка не устаёт выплёскивать зеленью глаз. Только

вот лукавство её грубоватое, с откровенной игрой. Похоже, с подругами у неё какой-то сговор и

вечером она будет смешить их байками о впечатлении, произведённом на хозяина. «Ну, ничего,

поиграй – не переиграй только, – думает Роман. – А я сделаю всё, чтобы ты обязательно

переиграла».

Работая колуном, Роман не забывает искоса поглядывать на свои окна – Нина, конечно, не

спускает с них глаз. «О, господи, что же я творю-то, – думает он, – сколько уже было такого! Ведь

это уже вторая семья, дети… Успокоиться пора…» И неловко, и стыдно, и отказаться нельзя. Ну,

как тут откажешься? Что же, просто уйти домой, сесть и сидеть? Это даже представить трудно.

Ничто не заставит его сейчас удалиться отсюда по своей воле.

Наблюдая сквозь тюль окна за представлением в соседней ограде, Смугляна даже забавляется,

хорошо понимая переживания действующих лиц. Даже обидно, что Зинка столь фальшива. Не

игра, а сплошной выпендрёж. Наверное, о чувствах мечтает. Да только от этого мужика она их не

дождётся. Ему нужно другое. Что ж, пусть позабавиться муженёк. От него и впрямь не убудет. . Он

и до неё святым не был… Как впрочем, и она сама.

Роман, вернувшийся опять-таки с видом провинившейся собаки, весь сжавшийся и

нерешительный, молча стягивает телогрейку.

– А я, пожалуй, не буду тебе ничего запрещать, – говорит Нина, прижавшись к нему, – только бы

мне знать,