Сказка для старших - Максим Солохин

— Есу! Цзыду! — заорал Митька что было сил почему-то по-китайски, и видение исчезло.

Мама плакала, обхватив голову руками, и ни за что не хотела утешиться.

Зато Митька был горд и чувствовал себя сильным… очень сильным. Он не понимал, откуда у него на языке взялись священные (и почему-то именно китайские) слова, но сам факт почему-то внушил ему самые светлые надежды.

Немного успокоившись, Мама потребовала объяснений, что это за заклинания.

Пришлось рассказать про мастера Ли.

— Это не заклинания. Это Иисус Христос по-китайски.

Но Маму это не успокоило. Она собралась и поехала в Волшебный Театр, на собеседование.

— Меня мучит совесть, что я втянул тебя в эту историю, — сказал Волшебник. — Ты хотел учиться волшебству, а я втянул тебя в войну с силами тьмы.

— Да не Вы. Почему — Вы?

— Ну, ты же догадываешься, что все, что с тобой сечас происходит — это результат молитвы. Тот самый — неожиданный.

— Ну, и хорошо.

— Хорошо то, что решилась твоя проблема с разбойниками. Это просто прекрасно. Плохо то, что ты втянулся в войну, вошел в азарт.

— Вошел, — признался Митька.

— Вот и плохо. Ты же хотел обрести мир без зла.

Митька промолчал. Хотел… да, хотел.

— И я этого же хотел, — сказал Волшебник. — Молитва все перевернула. И это не совсем хорошо.

— Да что Вы! По-моему, все просто замечательно.

— Твоя мама так не считает.

— Ну, и что?

— Я считаю себя не вправе делать что-либо вопреки воле твоих родителей.

Они замолчали. Такие разговоры Митька уже слышал. И знал, чем это кончается. У него навернулись слезы.

— Не огорчайся, — сказал Волшебник. — Я уже уговорил их: ты будешь моим учеником. Теперь уже вполне официально. У меня нет детей. Я напишу завещание на твое имя, и когда-нибудь весь этот театр будет твой. А что касается молитвы, ты уже добился той цели, которую я перед тобой ставил.

— И что, хватит молиться, что ли?

— Я сказал бы, что хватит, но боюсь согрешить. Может быть. Точно я сказать не могу. У каждого своя мера.

Волшебник помолчал.

— Понимаешь, ты уже поставил сказку на колени. Она уже готова раскрыть тебе все свои тайны. Продолжать все время молиться теперь — это, может быть, жестокость.

Митька чувствовал тут какую-то недосказанность. Ему не понравилось, что Волшебник пошел на поводу у Мамы и говорит не то, что раньше. Раньше говорил: молитва все перемелет! А теперь, понимаешь, он не вправе делать что-либо вопреки воле родителей. Неувязочка получается.

Волшебник, видимо, понял митькины чувства.

— Не торопись с выводами, дружок, — сказал он неожиданно. — Ты, я вижу, уже решил, что я просто-напросто спасовал перед твоей мамой, признавайся!

Митька развел руками.

— Похоже.

— Давай-ка вспомним с тобой, с чего все началось. Началось с Истинного языка, правильно?

В каком-то смысле, с этого все и началось, для Митьки. С детской феерии про Короля.

— Вспомни! Я обещал тебе открыть тайну Истинного языка, так? Но перед этим ты должен был выполнить три условия: перестать врать, поверить в добро, и не делать лишних движений. Это в чистом виде путь Белого мага. У тебя ничего не получилось. Так? И тогда мы с тобой взяли за основу Имя Христово. Это уже, собственно, никакая не магия. Просто надо было дать бесам по рукам, чтобы они перестали вставлять нам палки в колеса. Ты выполнил даже больше, чем требовалось. Но ты вошел в азарт борьбы и для тебя молитва стала самоцелью, уже независимо ни от какой магии. Признайся, что ты считаешь, будто я сам подпал под бесовский контроль и говорю тебе это только для того, чтобы отвратить от молитвы.

Митька кивнул. Ему нравилось, что Волшебник не боится такой безжалостной откровенности.

— Так вот, чтобы тебя разубедить, я тебе сейчас открою тайну истинного языка, а дальше ты сам решай и делай выводы. Кому я служу и за кем тебе идти. Давай?

— Конечно! — сказал Митька. — Давно бы так!

— Нет-нет, торопиться с этим было нельзя, — сказал Волшебник. — Сейчас ты поймешь.

И Волшебник объяснил Митьке, что секрет настоящего, несказочного языка Истины заключается не в грамматике, не в правилах построения слов. Язык Истины мог использовать слова и грамматику любого человеческого языка. Например, Библия вся написана на языке Истины, хотя Ветхий Завет на древнееврейском, а Новый — на древнегреческом. И славянский перевод ее — тоже истинный. Секрет языка Истины заключается в том, что никто не может соврать, говоря с Богом. Бог же все знает, Его невозможно обмануть.

— Если хочешь узнать, правильна ли такая-то мысль, попробуй высказать ее Богу, — объяснил Волшебник. — Если там есть хоть капля лукавства, ты ощутишь смущение. У тебя не получится быть искренним. Только то, что — правда! — только правду можно говорить Богу искренне и безо всякого смущения. Вот и весь секрет.

Митька хлопал глазами, чувствуя себя обманутым в ожиданиях.

— А я думал, с помощью Истинного языка творят чудеса. Скажешь, что тебе нужно — и будет. А если не будет, то и сказать не получится. Так я понял из Вашей феерии.

— Правильно понял. Почти правильно. Если что-то надо, скажи это Богу искренне, и безо всякого смущения — и будет тебе.

— А если Ему неугодно?

— Ты думаешь, если что-то неугодно Богу, то и попросить это не получится?

— Н-не знаю… Нет. Почему же не получится? Получится. Попросить — и все. Только — не даст. Раз Ему неугодно.

— Нет. На самом деле все гораздо лучше. Если не даст, то снова попросить, и еще попросить, и еще, и еще… Пока не получишь просимое.

Митька почесал в затылке.

— И долго придется просить?

— Если просишь искренне и без смущения — то недолго.

— Что значит «искренне», что значит "без смущения"?

— Вот чтобы ты смог это понять, тебе и понадобилось упражнение в молитве. Тебе ведь надо, чтобы Бог тебя помиловал? Естественно. А получается у тебя молиться искренне?

— Иногда. Редко.

— А почему не все время?

Митька пожал плечами.

— Другое отвлекает.

— А что — другое? Ведь Бог над всем властен. Если Он помилует, то все устроится — и то, и другое…

— Да я понимаю.

— Понимаешь. А не делаешь. Вот и неискренность. Потому я и говорю тебе: найди свою меру. Разберись в себе. Определись, что тебе нужно. И заметь: мнение твоей мамы тут — не мелочь! Это — знак. Твое тело — от родителей. Вспомни заповедь: почитай родителей, чтобы долго жить на земле. Непочтение к родителям — знак бедствий для твоего тела.

Митька поежился. Намеки на бедствия для тела в устах Волшебника звучали куда как основательно! Но нашелся, что возпазить:

— Но если нет искренности, так и надо, выходит, молиться как можно больше. Чтобы помиловал. Вы же сами говорите: еще попросить, и еще… пока не получишь.

— А что ты хочешь получить?

— Чтобы помиловал.

— А что значит — помиловал? Чего ты ждешь?

А Митька и сам толком не знал.

— Чтобы все устроилось.

— Так ведь устраивается уже. Устраивается?

Это точно. Главное — Волшебник оказался совсем правоверным, так что не было теперь ни малейших препятствий к тому, чтобы стать самым настоящим учеником волшебника.

Еще пару недель назад такой поворот дела полностью утешил бы Митьку. Наконец он — ученик Волшебника! И скатерть-самобранка впридачу.

Но теперь что-то смущало его. Только дело с молитвой начало по-настоящему двигаться, вдруг сам Волшебник советует тормозить. Что ни говори, это было похоже на очередное искушение. И Монах то же говорит.

— Все вокруг восстанет против того, что ты — молишься, — говорил Волшебник.

Так оно и выходило на деле. И Митька к этому привык. Вошел в азарт, точно. Заупрямился. Теперь Волшебник — вроде как и не против молитвы. Но уже и не за. Зато теперь есть Монах и дядя Антон. А они против колдовства. Опять выбирать. Сердце тянуло Митьку к Антону с мастером Ли. Как быть?

Митка думал-думал, и наконец так постановил: если вся суть в том, чтобы ни в коем случае не оставлять молитву, то при чем тут Волшебник?

И Митька решил продолжать на свой страх и риск, теперь уже совершенно самостоятельно. Но идейное одиночесство его несколько пугало. Монах же не был Митькиным учителем. Просто давал советы. А учитель — нужен. Один в поле — не воин. Митька решил сблизиться с семейством дяди Антона.

— А Волшебник говорит, даже если Богу неугодно, все равно: если будешь просить, то даст.

— Правильно он говорит, твой Волшебник, — сказал Монах. — Только тяжело будет просить.

— Тяжело?

— Тяжело. Если Богу неугодно, то не выдержишь, и бросишь просить. Не будет веры, что — даст. Потому лучше не тратить силы на ерунду, а просить о главном.

— А если не брошу? Если возьму, и опять начну.

Монах покачал головой.