Яблоко по имени Марина - Николай Семченко

— Тихо ты! — прикрикнула Зойка. — На всю улицу базлаешь.

— А что я такого особенного говорю, — удивился я, — никаких секретов вроде не выдаю.

Зойка попросила меня выйти к калитке, и как мне ни хотелось, а пришлось надевать шаровары и тащиться на улицу. Заговорщически округляя глаза, одноклассница перегнулась через калитку и зашептала:

— Ты узнал, кто в овраге ночью был?

— Ну, узнал. Иван там был.

— А он говорил, кого видел там?

— Не только видел, но и пострадал, — ухмыльнулся я. — Лазит ночами, где не надо.

Зойка ойкнула.

— Чего ты ойкаешь? И вообще, откуда ты знаешь о происшествии?

— Да не лазила она где не надо, — с жаром зашептала Зойка. — Она хотела на озере покупаться, только и всего.

— Кто она? — не понял я.

— Кто-кто! — Зойка рассердилась. — Сам знаешь, кто — Ольга!

Я присвистнул, сообразив наконец, что речь идет о Зойкиной двоюродной сестрице, которую среди ночи потянуло на романтику. Но откуда она знает про озеро и почему не побоялась пойти туда одна?

— Мишка во всем виноват, — объяснила Зойка. — Он так расписал прелести купания под звездами, что Ольге захотелось почувствовать себя русалкой. К тому же сейчас чилимы поспевают, а Ольга никогда водяных орехов не пробовала — Миша пообещал ей насобирать их на озере.

— Во дает! — только и вымолвил я, пораженный, можно сказать, в самое сердце. Неужели у них в городе такая мода: только познакомиться — и сразу ночные купания, то да се, с почти незнакомым-то парнем?!

— Мишка, наверное, проспал, — продолжала Зоя. — По крайней мере никто Олю не ждал. Назад она решила спрямить дорогу — пошла через овраг, а там какой-то тип в темноте бродит и сразу к ней: «Время есть?». Ольга решила, что он к ней пристает, ну и двинула ему…

— Ничего себе! — снова поразился я, хотя прекрасно знал из объяснений Ивана, что и как в овраге произошло. До меня, наконец, дошло, что Ольга не робкого десятка: если что ей покажется не так, то долго не думает — двинула, куда надо, и дай Бог ноги, пока обидчик не опомнился. Но Иван-то, судя по всему, и не думал к ней приставать. С чего она вдруг решила, что у него дурные намерения? Значит, когда Ольга рассказывала про особый приемчик, она имела в виду, так сказать, не теорию. Она уже применяла его на практике и прежде, если так ловко управилась со здоровым мужиком в овраге.

— Ничего себе! — повторил я.

— Она теперь переживает, — пояснила Зоя. — Представляешь, что могут подумать о девушке, которая ночью бродит по поселку?

— Ну и пусть думают, — заявил я. — Думать не запретишь.

— А еще точнее: на каждый роток не накинешь платок, — подхватила Зойка. — Сейчас нам нужно понять, узнал ли Иван Ольгу. Ведь может нечаянно проговориться, что городская-то, мол, странно себя ведет…

— Ты сама подумай, откуда бы он Ольгу знал, — я хотел покрутить пальцем у виска, но передумал: Зойку обижать мне не хотелось. — Иван ее никогда прежде не видел, а если встретит сейчас, то, может, даже не узнает: в овраге было темно.

— Слава Богу, — выдохнула Зойка. — Ты меня успокоил. Побегу, скажу Оле, что все нормально…

— Ничего себе нормально, — не удержался я от ехидного замечания. — Взрослого мужика чуть инвалидом не сделала!

— Впредь он умнее будет, — откликнулась на бегу Зойка. — Нечего с незнакомыми девушками заговаривать!

Я вернулся домой. Мама утром не успела помыть посуду. Пришлось мне греть воду, чтобы в тазике перемыть все ложки-плошки. Я мыл посуду и почему-то думал о Мишке. Все-таки он тот еще болван: позвал девушку на озеро, а сам не пришел, и причина, конечно, одна: просто проспал. Тот еще ухажер! А какой наглый… Надо же, не постеснялся назначить свидание на такое позднее время, да еще на озере. И Ольга тоже повела себя как-то не так… А как надо так?… Ну, может, у них в городе не считается предосудительным купаться по ночам черт знает где… Речь-то шла всего-навсего о купании, не так ли?… Ну, и что же тогда в нем плохого? Наверное, я сам испорченный, пошлый человек: всякие пакости на ум приходят, ужас просто! Но ведь всем известно, что Мишка совсем не романтик, он циник и пошляк. А что, если мы ошибаемся? Может, он только с виду такой, а на самом деле — нежный и одинокий…

Про меня никто не может сказать, что я тоже думаю о том, о чем Мишка не стесняется говорить вслух. Я хочу, чтобы у меня появилась девчонка и чтобы она разрешила сделать то, чего я хочу больше всего на свете — только подумаю об этом, как по спине бегут мелкие быстрые мурашки: они словно щекотят меня лапками, и под кожей мгновенно разливается жар, а во рту появляется привкус чего-то сладкого, похожего на сливочные тянучки. Состояние истомы охватывает всего тебя, цепкими и горячими пальцами осторожно сжимает низ живота — и внутри что-то напрягается, как струна, дрожит, пульсирует резкими толчками, и тяжелая горячка угара охватывает мошонку. Каждый раз я пугаюсь такого состояния и думаю, что происходящее со мной, — проявление низменных инстинктов. И в школе, и дома нас тогда учили, что человек не должен оставаться рабом своих страстей — он выше их, потому что способен управлять желаниями. Поддаются искушению лишь слабые духом. Инстинкты — привилегия животных, разум — свойство лишь человека, так же, как и нравственность.

И как же я удивился, когда, читая роман Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея», наткнулся на мысль о том, что единственный способ избежать искушения — поддаться ему. И еще: «Те, кто в прекрасном находят дурное, — люди испорченные, и притом испорченность не делает их привлекательными».

Я читал первый из двух томов избранных произведений Оскара Уайльда. На сиреневой обложке каким-то детским почерком стояли имя и фамилия писателя, с правого края шла виньетка, похожая на рахитичную ветку розы с шипами. Составитель издания — Корней Чуковский, детский писатель. Но книги Уайльда выпустило издательство не детской, а художественной литературы — Гослитиздат. 1961-й год.

— Замаскировали под книжку для детей, — объяснял отец матери. — Смотри: чтобы цензура пропустила «Портрет», для отвода глаз специально его сказки напечатаны — «Счастливый принц», «Великан-эгоист», «Рыбак и его душа»… Но они тоже не такие уж и детские!

— А что в его романе запретного? — удивилась мама. — История, смахивающая на сказку. Наш Гоголь тоже нечто подобное написал, и у Бальзака есть «Шагреневая кожа» — похожая, согласись, история.

— Так да не так! — горячился отец. — Уайльд разрушает устойчивые стереотипы и заставляет думать, понимаешь: не слепо принимать на веру какие-то установки, а именно — думать. В любом государстве всегда в опале люди, которые мыслят сами. Их книги — тоже.