Яблоко по имени Марина - Николай Семченко

— Ты разве не замечал, что нам всегда интересны те люди, которые знают чуть-чуть больше нас? — вопросом на вопрос ответила Зоя. — А сами по себе они ничего особенного не представляют.

— Но Оля не такая!

Зоя снисходительно посмотрела на меня и покачала головой:

— Тебе виднее, какая она, — и вдруг, без всякого перехода, спросила: — А хочешь, открою тебе тайну?

— Ну?

— Мне сегодня один парень, взрослый, между прочим, сказал: «Какая ты красивая стала!». А я всегда такая была. Просто на мне новое платье. И он никогда меня в нем не видел. Платье красивое, а не я сама, — Зоя выжидательно смотрела на меня.

Может, она хотела, чтобы я возразил: нет, мол, не одежка красит человека, и ты, Зойка, ничего так себе девчонка. Но я промолчал.

— Вот и все! — усмехнулась Зоя. — Понимай, как хочешь.

Я понял по-своему: она завидовала Ольге, которая нравилась парням. Но я ей ничего не сказал. Как-то не очень хотелось говорить. Замолчала бы Зойка, что ли? Тогда, может, ветер донес бы до меня хоть малюсенький обрывок разговора Ольги и Миши, и по нему я бы догадался, о чем они так увлеченно говорят. Неужели только о Мессинге и всякой телепатии-хренатии? Едва ли. Скорее всего Мишка флиртовал с Олей.

Нам, пацанам младше себя, он как-то объяснил, что девчонки — все равно что курицы. Каждому деревенскому жителю известно: если пеструшку погладишь по голове, то какой бы растревоженной она ни была, обязательно успокоится, зажмурит глаза от удовольствия и замрет — делай с ней, что хочешь. «Вот и бабы такие же, — скабрезно лыбился Мишка. — Мели девчонке, что она самая красивая, лучше всех, что ты о ней все время думаешь — и она за тобой как собачонка будет бегать…»

Наверное, он знал, что говорил, потому что девчонки считали его привлекательным и обаятельным парнем. Некоторые из них, как полные дуры, сами писали ему записки, назначали свидания, а он вел себя по-свински: рассказывал все пацанам. За это я его тоже не любил: трепло! А, может, причина моей неприязни содержалась в другом — в зависти? Мне никто таких записочек не посылал. А так хотелось однажды обнаружить в книге, которую дал почитать какой-нибудь девчонке, сложенную треугольником записку: «Давай дружить!».

В таких записках, как я знал, никогда не писали про любовь прямо. Иногда, правда, рисовали сердце, пронзенное стрелой, считавшееся почему-то символом большого чувства. А взрослые парни вообще выкалывали подобные сердечки на плече или груди. Некоторые из них просили запечатлеть имя возлюбленной на кисти руки или пальцах. Девушки в свою очередь могли позволить себе выколоть первую букву имени своего милого — маленькую, изящную, едва заметную, что считалось тогда модным.

Правда, девушки вели себя осмотрительнее парней: как правило, инициал-татуировка мог быть и первой буквой ее имени, и имени парня, с которым она ходила. Наколку свести невозможно. Порой чем только ее ни вытравливали: и уксусной кислотой, и цинковыми примочками, и горячим железом — ничего не получалось, кроме безобразного шрама. Но даже когда он зарастал, синяя наколка все равно подло проступала из его складок.

И вот представьте, девушку зовут Лена, ее парня Леня — значит, можно смело вытатуировать букву «Л». Леня доволен: все доказательства преданности возлюбленной — на ее руке. Раз она добровольно решилась, можно сказать, заклеймить себя, как рабыня, то ее чувство — всерьез и надолго. И он, как большинство мужчин, становился самоуверенным: теперь она никуда не денется. Наивный! В случае чего девушка легко объясняла происхождение своей наколки: она, мол, не что иное, как первая буква ее собственного имени.

Пацаны и девчонки, подражая взрослым, тоже делали себе буквенные наколки — выводили их на коже обыкновенной перьевой ручкой. При первом же умывании все смывалось, что вообще-то не мешало снова и снова восстанавливать незатейливый вензель.

Еще вчера вечером на большом пальце Мишки красовалась синяя буква «М». Может, она обозначала имя Мальвина, или Маша, или Марина, или даже его собственное, но сегодня его рука была чистой. Отмылся-таки! Не случайно, конечно. Вон как заливается соловьем перед Ольгой!

— Оль, долго вы там еще шушукаться будете? — позвала Зоя. — Перед мамой сама отчитываться будешь. Посмотри, времени-то сколько!

— А мы не шушукаемся — мы общаемся, — весело откликнулась Ольга. — Не виноватая я, — она хихикнула, — что Миша проявляет интерес ко всему таинственному и загадочному.

— Давай быстрее! — прикрикнула Зоя. — Ты еще не знаешь, какой сердитой твоя тетка бывает. Обещали прийти вовремя — значит, нужно слово держать.

Ольга что-то шепнула Мишке в ухо, оба рассмеялись, и он сказал:

— Ладно. Только ты не трусь!

— Как бы ты не струсил, — хохотнула Ольга.

Мишка развернулся и, даже не кивнув нам с Зойкой, бросился к своему дому. Жил он недалеко, через овраг от нас, который славился на всю округу: не очень глубокий, по склонам покрытый зарослями темно-зеленой лещины, на дне его лежал огромный серый валун, из-под которого вытекал ручеек. Вода в нем всегда текла чистая и холодная, аж зубы ломило. За ней специально приходили со всего поселка — считалось, что его родниковая водичка очень полезна. Местные мужики, например, заметили: если наутро после хорошей гулянки хлобыстнуть стаканчик такой воды, то похмелье как рукой снимет. Некоторые гуляки, впрочем, не дожидались рассвета — прежде чем вернуться домой, навещали родничок. Говорят, что студеная водичка быстро приводила их в нормальное состояние. Я и верил, и не верил в легенды, но считал родничок одной из достопримечательностей поселка.

— Нечем больше похвастаться? — иронично покачала головой Ольга. — Ну, хоть родник есть. Хотя ничего особенного он собой не представляет. Не нарзан же!

— А людям помогает, — не сдавался я.

— Самовнушение, — вздохнула Ольга. — Мой отец считает, что люди слишком часто что-нибудь себе внушают и потом свято верят в то, что это истинная правда.

— Да ладно вам, спорщики! — прервала их разговор Зоя. — Все не наговоритесь, — и обратилась к Ольге. — Не проговорись матери, что с Мишкой танцевала. Она страсть как его не любит.

— А мне-то что ее мнение? — вскинула голову Ольга. — Я уж как-нибудь сама в людях разберусь. Терпеть не могу, когда что-то за меня решают.

— Она старше, у нее опыт, — не соглашалась Зоя. — Мама никогда не ошибается.

— Да что ты! — вскинулась Ольга. — Знаешь, кто никогда не ошибается? Карл Маркс! У вас вон на всех заборах написаны лозунги: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», — и она рассмеялась. — Твоя мать — прямо Карл Маркс местного значения!