Яблоко по имени Марина - Николай Семченко

Зоя тоже посмотрела на часы и что-то сказала Ольге, но та рассмеялась, отрицательно покачала головой и, выбежав с танцплощадки, подскочила к Мишке, схватила его за руку и повлекла за собой на освещенную сцену. Тот, казалось, такого не ожидал и упирался, но все-таки позволил завести себя на площадку, и там первый положил руки Ольге на талию, чуть отстранившись от нее, — так они и танцевали, соблюдая дистанцию. Зоя, оказавшись одна, села на лавочку и, поглядывая на часы, нервно притопывала ногой. Будто в ритм музыке. Но на самом-то деле она психовала.

Думаю, по двум причинам. Первая: Зоя терпеть не могла Мишку, она так и ждала от него какого-нибудь подвоха. А тут — подумать только! — ее двоюродная сестрица, похоже, положила на него глаз. Вторая причина: после десяти часов вечера обязательно появятся дружинники и, чего доброго, возьмут на заметку всех школьников. Придется потом краснеть перед Ниной Ивановной и лепетать всякие оправдания, да и мать по головке не погладит: Авхачиха гордилась, что ее дочки не какие-нибудь там профурсетки, а добропорядочные барышни, про которых никто ничего плохого даже подумать не может.

Я старался не смотреть в сторону танцующей парочки. Стоило мне лишь краем глаза увидеть Ольгину руку, лежащую на плече Мишки, как все вокруг темнело, а сердце будто подскакивало целлулоидным теннисным шариком и попадало в висок: оно там прыгало, стучало и, видно, задевало какой-то нерв — я чувствовал, как сама собой подергивается бровь.

— Кому ты там подмигиваешь? — смеялись ребята.

А я молчал, как глухонемой. Не мог ответить на шутку, потому что горло перехватывал спазм, и ничего сказать я не мог.

— И кто его знает, чего он мигает, — ребята цитировали слова популярной тогда песенки и подталкивали меня в бок. — А Зойка-то, гляньте, ножку ножкой бьет. Тоже чегой-то переживает, ха-ха!

Зубоскалы, блин! Знали бы вы, как мне хотелось, чтобы Мишка провалился, что ли, сквозь землю, исчез, испарился и чтобы Ольга осталась одна. Но, увы, она смотрела на Мишку, а у того не закрывался рот: он рассказывал ей что-то смешное, и она смеялась и тоже что-то говорила ему.

Когда танец кончился, Зоя решительно встала с лавки и, чуть ли не по-солдатски печатая шаг, подошла к парочке, взяла Ольгу за плечо и потянула к выходу. Противиться ей было бесполезно: рука у Зойки крепкая и цепкая.

— Ну, еще немножечко, — по-детски капризно надувая губы, канючила Ольга. — Время-то детское, только-только «Спокойной ночи, малыши!» закончилось.

— Ничего не знаю, — отрезала Зоя. — Мы обещали вернуться домой вовремя. Мать уже, наверное, ужин приготовила. Нельзя опаздывать. Непорядок!

Ольга принялась рассуждать о темных деревенских нравах, домостроевских порядках и о свободе личности, на что Зоя односложно отвечала: будешь, мол, совершеннолетняя — тогда и пользуйся своей волей как хочешь. И вообще, для нее сейчас главное: не быть пустомелей — прийти домой вовремя, как она и обещала матери.

— Ха! — усмехнулся Мишка. — Я даже спать ложусь, как паинька, в одиннадцать часов. Но если мне надо, подожду, пока родители заснут, открываю окно и — фьють! — хоть до утра могу отсутствовать.

— И куда ты ходишь? — спросила Ольга.

— А куда угодно! — подбоченился Мишка. — Позавчера, например, с пацанами бегали на озеро купаться. А перед тем… никому не скажете?

— Нет, что ты! — в один голос ответили Зоя и Ольга.

— Не знаю, как про такое и сказать, — замялся Мишка. — Это с Мальвиной связано.

— Сказал «а» — говори и «б», — потребовала Зоя.

— В общем, мы ее пугали, — признался Мишка. — Воткнули в раму иголку, к иголке привязали нитку. Дернешь за нее — иголка в стекло: стук-стук! Мальвина посмотрит в окно — никого, снова ляжет, а стук опять повторяется, зловеще так, как привидение. А Генка Широков еще и подвывает тихонечко, протяжно: «У-у-у-у!» Мальвина чуть с ума не сошла.

— Ну и развлечения у вас, — Ольга недоуменно покачала головой. — Делать вам, что ли, нечего?

— Это ей делать нечего, — засмеялся Мишка. — Представляешь, она верит в духов. Научила девчонок вызывать их. И те, как дурочки, чуть что — хвать книгу, всунут в ее середину ножницы, веревочками опутают. Держат томик за ниточку и спрашивают: «Дух писателя Гоголя, скажи, нравлюсь ли я мальчику Коле?» — Мишка смешно, по-девчоночьи запищал. — «Если «да», то поверни книгу влево, а если «нет», то вправо…». Ну, что за дела? Хоть бы подумали, что такому великому человеку, как Гоголь, наплевать и на мальчика Колю, и на девочку Машу, и знать он их не знает…

— Ага! — Оля зацепилась за последнюю фразу Мишки. — Значит, ты допускаешь, что дух что-то может знать и даже на кого-то плевать?

— Да мертвяк он давно! — Мишка сплюнул. — Никакой загробной жизни нет. Наука доказала.

Ольга, однако, не сдавалась. Она принялась рассказывать Мишке о таинственном графе Калиостро и его спутнице, умевшей общаться с потусторонним миром, и о спиритизме и ясновидении, вспомнила Ольга и о Вольфе Мессинге, о котором тогда говорила вся страна, а еще обмолвилась о своем отце: он, оказывается, работал в научном институте, изучал психику человека и ставил какие-то чуть ли не секретные опыты.

— О них ничего рассказывать нельзя, — важно сообщила Ольга. — Государственная тайна. Отец, впрочем, лишь намеками иногда проговаривается, чем занимается в своей лаборатории. Но одно ясно: существует нечто такое, что человек еще не ведает.

Я слушал рассказы Ольги — удивительные и таинственные, переносившиеся в моем сознании непостижимым образом на нее саму. Мне казалось, что она и сама — необыкновенная, не такая, как все, если свободно и легко говорит о всяких феноменах. Значительности ей добавляло и то, что ее отец — не какой-нибудь обычный работяга, а ученый, паривший в заоблачных научных высях, куда простой смертный даже не мечтал попасть.

Мишка тоже зачарованно слушал Олю. А вот Зое ее рассказы, похоже, не нравились: она молчала, ни о чем не спрашивала двоюродную сестру и даже пару раз откровенно зевнула. Наверное, уже успела их наслушаться.

Когда мы подходили к нашей улице, Мишка вдруг сказал:

— Оль, можно тебя о чем-то спросить? — и остановился, давая понять, что хочет говорить с ней один на один.

Мы с Зоей пошли вперед.

— Интересная у тебя родственница! — восторженно произнес я.

— Ага, — кивнула Зоя. — Интересный у нее папа. И библиотека дома интересная.

— При чем тут библиотека?

— Ты разве не замечал, что нам всегда интересны те люди, которые знают чуть-чуть больше нас? — вопросом на вопрос ответила Зоя. — А сами по себе они ничего особенного не представляют.