Карниз - Мария Ануфриева

Выехали с пикника поздно, долго собирали расползшийся по лесу и горланящий песни офисный молодняк, впервые отмечавший День здоровья и не знавший, что в кармане у кадровички лежит список, в котором отмечено присутствие и поведение каждого. Когда два автобуса отъехали с места стоянки, в лесу уже смеркалось, а в печальных, влажных, будто невидящих глазах зубро-бизонов отразились звезды, взошедшие на темном осеннем небе.

По дороге Ия размышляла, учтена ли в списке кадровички прослойка давних сотрудников, таких, как она, и пришла к выводу, что учтена – среди верного окружения врагов ищут, а не найдя, придумывают, тщательнее всего. Правда, вряд ли кому придет в голову, что она способна на такое. Интересно, какой знак поставили бы напротив ее фамилии, увидь сцену под сосной.

На подъезде к городу шедший впереди автобус неожиданно задымился. Все ехавшие в нем перебрались в их, второй. Стало тесно, дружно и крамольно.

Компьютерщик сидел позади и, протиснув большую ладонь в узкую щель между окном и спинкой сиденья, гладил ее локоть незаметно для посторонних глаз. Она ловила его прикосновения и передавала ток от них всему телу, но при этом оживленно болтала с кадровичкой, отвлекая ее внимание на себя.

Сидящую наискосок от них девчонку – сотрудницу ее отдела нещадно тошнило красным крепленым вином, закупаемым на День здоровья из года в год. Это было проверенное временем средство, дешево и сердито развязывающее языки и проверяющее лояльность компании. Каждый год, оценивая действие вина, а потом подсчитывая кадровые потери отдела, Ия не уставала удивляться, как же ей удалось проскочить эту проверку на прочность, прежде чем она поняла, что такое День здоровья.

Девчонка вина перебрала, но вела себя прилично и вот только в автобусе расклеилась. Как только кадровичка начинала вертеть головой, улавливая сквозь общий гомон интересный ей шум, Ия тут же увлекала ее новым секретным сообщением о грядущих перестановках персонала, якобы подслушанным в кабинете начальства. Меньше всего она хотела увидеть девчонку в списке на увольнение, потому что считала своей правой рукой. В отличие от других декоративных сотрудниц на нее можно было положиться.

Когда автобус привез всклокоченный коллектив к дверям офиса, самая стойкая часть оздоровившихся сплотилась для похода в кафе. Настоящего Дня здоровья без продолжения не бывает – это знает каждый опытный сотрудник офиса. Знала и Ия, а потому еще с утра сказала Папочке, чтобы домой не ждал, заночует «у девчонок», хотя ни у каких девчонок никогда не ночевала.

Странное дело, продолжение Дня здоровья никогда не имело кадровых последствий, каким бы бурным ни было. Выполнив свою производственную функцию, сложив ее у офисных дверей, и кадровичка, и другие добровольные соглядатаи позволяли себе все то, за что ставили минусы и знаки вопросов напротив фамилий новичков в списке днем, доказывая самим себе, что тоже люди.

В разгар веселья за тремя сдвинутыми столами выстроилась очередь к начальнице отдела хранения, а попросту говоря, завхозихе. Родом она была из Средней Азии, на заре перестройки успела вовремя перебраться в Петербург, но на всю жизнь сохранила особую елейность восточного человека, несмотря на принадлежность к титульной нации.

Своей рачительностью и мелкой суетливостью она напоминала хомяка, а инаковостью кого-то другого. «Любашу», – догадалась Ия еще и потому, что очередь стояла за гаданием на картах, которые завхозиха всегда носила в сумочке и раскидывала даже посреди рабочего дня, перед тем как докладывать о вверенном ей хозяйстве начальству. Кто знает, может, именно карты помогли ей получить звание начальника отдела, из нее одной и состоящего.

Первая колода была раскинута для кадровички, вторая для рекламистки. Когда дошла очередь до Ии, она, как и требовалось, загадала про себя вопрос, на который должны были ответить карты. Завхозиха послюнявила палец, покачала головой и вынесла вердикт:

– Дама пик между тобой и королем.

Компьютерщик сидел рядом, между ними никого не было.

День здоровья закончился глубокой ночью. Все были пьяны вдрызг, обнимались, братались, клялись в вечной преданности, обещали «открыть свое дело, показать этим гадам» и грозили кулаками в сторону офиса. Это была традиционная концовка Дня здоровья, и, в отличие от загородных гуляний, состав участников вечерних посиделок, как и слова проклятий и обещаний, из года в год не менялись.

Мать компьютерщика оказалась на ночной смене в магазине, а потому Ия очутилась совсем не у девчонок, как и планировала. До утра компьютерщик показывал ей, что не умеет делать двадцатилетний мальчик, а она, мысленно спускаясь по именам в давнем списке как по буквам в азбуке, показывала ему, на что способна девушка под тридцать, и удивлялась сама себе. Как она могла не любить и не ценить это раньше? Почему она сама отказалась от этого? Ведь, оказывается, достаточно было влюбиться, чтобы все встало на свои места.

Утром она ехала в метро, безвольно, тряпично откинувшись на сиденье и бессмысленно, блаженно улыбаясь, а потом шла к дому на полусогнутых ногах и инстинктивно одергивала короткий подол юбки, хотя одета была в джинсы.

– Нажрались? – дружелюбно приветствовал Папочка.

– А то, – не стала вдаваться в подробности Ия.

– Сссуки, – беззлобно пожурил Папочка.

– Не то слово, – согласилась Ия.

Она легла в постель и проспала весь воскресный день, сквозь сон все еще чувствуя в себе горячие пульсирующие толчки и комкая ладонью во сне край простыни.

Работа стала упоительно прекрасной. В ее отделе постоянно ломалась оргтехника, сбивались компьютерные программы. Все это немедленно требовало ремонта, настройки, замены. На ее ноутбук компьютерщик установил приватный чат, и, когда не мелькал перед глазами, слал розочки, поцелуйчики и ангелочков. Их одних хватило бы для счастья. И не надо вопросов о том, хорошо ли она владеет иголкой. Чем-чем? Иголкой! Ведь у него скоро порвется ширинка, а еще только три часа дня.

Даже вернувшиеся из отпуска и одарившие ее обещанными сувенирами загорелые тунеядки не могли испортить настроения. Хотя на всякий случай Ия уже обсудила с кадровичкой план перевода своих особо ценных, отдохнувших сотрудниц в другие отделы. В рамках шефской помощи и отрывая от сердца в интересах дела, разумеется.

На работе Ия больше не задерживалась, а быстрее шла в кафе в двух кварталах от офиса. Через пятнадцать минут другим путем подходил он, и до позднего вечера они сидели в укромном уголке стенной ниши, где всегда царил полумрак.

Когда посетителей, и без того немногочисленных по будням, не оставалось, Ия шла в соединенный с подсобкой туалет. Следом шел он.

Толстая апатичная барменша за стойкой, всегда одна и та же, то ли дремала, то ли просто не обращала на них внимания.

– Ты стерва, да? – рывком задирал ей юбку компьютерщик и разворачивал лицом к стене.

– Да, – говорила она, послушно выгибая спину.

– Знаешь, что я сейчас сделаю?

– Да, – пыталась сказать она, но он уже закрывал ей рот широкой ладонью, и получалось «аааа».

– Ты сама меня научила, теперь не жалуйся. Не бойся, я аккуратно.

Аккуратностью в движениях его большое тело не отличалось и через пять минут ее сдавленное непрекращающееся «аааа» прирастало его облегченным «уффф» и наивным вопросом:

– Туда же кончать можно?

Ия смеялась и легонько била его по щеке, называя нахалом. Когда они выходили, барменша все так же сидела за стойкой, подперев щеку одной рукой, без выражения смотрела в громко работающий телевизор, лишь вторая рука машинально двигалась туда-сюда, беря с блюдца целую семечку, а возвращая шелуху.

Если мать работала, они перемещались в декорации его квартиры и там делали то же самое, с той лишь разницей, что дольше и удобнее.

– Вот сюда я кончаю, когда не сплю с тобой, – сказал он в первый визит и показал на выкрашенную белой краской батарею сразу за кроватью.

С тех пор Ия проводила рукой по ее шершавой поверхности, как будто здороваясь и благодаря, что приглядывает за ним в ее отсутствие, и только после этого ложилась на спину, пропуская большое тело между саднящими бедрами и смыкая ноги на широкой спине.

Командировки следовали одна за другой, и каждая была упоительнее предыдущей. Ей казалось, что в Казани она падала, как красавица Сююмбике с высокой башни кремля, но зависала в полете и, как пикирующий самолет, делала петлю за петлей – в своем собственном животе. В Уфе взмывала вверх, к небу, как памятник Салавату Юлаеву над Белой рекой.

– Ты как бешеный огурец, – смеялась она, отряхивая пушистый снег с колен и смущенно оглядываясь на баснописца Крылова. Тот смотрел немного в сторону, заложив за спину руки, и вид имел самый суровый. Полы его сюртука, как и пальто компьютерщика, были расстегнуты. Больше в скверике с памятником баснописцу в центре Твери поздним зимним вечером никого не было. – Это сорт такой. Он, когда созреет, отскакивает от ветки и в отверстие на кончике выбрасывает свои семена. Прямо выстреливает ими, как бешеный, на шесть метров отлетают. Размножение у него такое.