Плещут холодные волны - Анатолий Шмелев

Метров тридцать до него. Волнуюсь, хоть и не впервой против танков выступать. Прикидываю: еще подпустить надо, чтобы не промазать.

Вдруг перед танком взметнулся разрыв, за ним второй — кто-то бросил гранаты, но безуспешно. Танк повернул вправо. Я увидел его левый борт, метнул гранату и припал к земле. Раздался взрыв. Лежу, а в голове одна мысль: "Попал или не попал?"

Приподнял голову, и сердце заколотилось: танк стоял на месте, а справа от башни клубился дымок. Для надежности метнул вторую гранату по башне, где начала приподниматься крышка люка.

За этот бой наградили меня медалью "За отвагу". А с Ибрагимовым мы после этого крепко подружились. "Ты, Петя, меня с того света вытащил, ты теперь брат мой на всю жизнь".

Петр Семенович помолчал, а потом добавил:

— Вскоре меня ранило, я попал в госпиталь, и пути наши разошлись. Слышал, что закончил войну он в Берлине и уехал к себе на Урал. А как бы хотелось встретиться, ведь и я перед ним в долгу: это он меня, истекающего кровью, под губительным минометным огнем в медсанбат притащил.

Сергей встал, снял ведро с перекладины и поставил на песок.

— Ну, теперь уха готова.

Ночное небо, словно гигантская хрустальная люстра, искрилось мириадами звезд. Вдалеке временами проносились пригородные электрички. По Волге величаво проплывали теплоходы, изредка перекликаясь разноголосыми гудками.

Мирная жизнь размеренно текла по бескрайним просторам родной стороны.

ГОРЬКАЯ ПАМЯТЬ

(Рассказ очевидца)

Мы встретились с ним в военном санатории на Рижском взморье. Прогуливаясь по ухоженным тропинкам прибрежного соснового бора, под неутихающий шум весеннего балтийского прибоя вспоминали о пережитом в далекие сороковые. Оказалось, что кое-где наши военные дороги пересекались. Мы говорили о своих боевых друзьях — катерниках черноморцах.

Мой собеседник — коренастый, смуглый пожилой мужчина с добрыми задумчивыми глазами Владимир Иванович Рыжов. Всю войну он плавал на морских охотниках, участвовал во многих десантных и конвойных операциях под Одессой, Севастополем, у берегов Кавказа. Владимир Иванович помнит множество страниц военной истории, живым свидетелем которой в ее труднейший период он был. Приоткроем одну из них.

...Разрушенный Севастополь горел. Днем над городом поднимались клубы черного дыма, ночью стояло кровавое зарево. Беспрерывно грохотали взрывы и выстрелы. Многократно превосходящие силы гитлеровцев, не считаясь с колоссальными потерями, восемь месяцев упорно атаковали наши войска. С каждым днем кораблям флота все труднее и труднее приходилось обеспечивать героически обороняющийся город новыми подкреплениями, оружием, боеприпасами, топливом, продовольствием.

— 29 июня сорок второго, — вспоминает Владимир Иванович, — катер МО-0101, на котором я, будучи штурманом дивизиона, выходил в море в качестве обеспечивающего, возвращался из дозора от входного фарватера у мыса Фиолент. Когда стали огибать мыс Херсонес, явились свидетелями жуткого зрелища: наши танки и автомашины подходили к отвесному обрыву, из них выскакивали водители, а боевая техника, продолжая двигаться, летела вниз. Мы поняли: наступает последний день севастопольской обороны.

Подошли к причалу. Заправились. Сошли на берег с командиром катера лейтенантом В. Шенсяпиным, уточнили обстановку. Немцы были уже на корабельной стороне, связь со штабом флота прервана. Прибывший из Карантинной бухты радист рассказал, что командование на грузовиках уехало на 35-ю батарею Береговой обороны. Чтобы связаться с руководством и получить указания на дальнейшие действия, мне, как старшему, следовало отправиться туда. До батареи по дороге было километров 15 — 16. Но она была забита боевой техникой и людьми. Я знал более короткий и менее опасный путь, и с двумя лейтенантами из ОВРа (охрана водного района) отправился на батарею.

Солнце ушло за горизонт. Опустились сумерки, а затем и ночь. В стороне над дорогой непрерывно повисали на парашютах немецкие осветительные ракеты и грохотали разрывы снарядов. Шли всю ночь. Забрезжил рассвет. А с ним в воздухе загудели самолеты. До цели оставалось уже несколько сот метров, когда над нами закружились "мессершмитты" и стали нас бомбить.

Наконец мы добрались до 35-й батареи. Здесь творилось невообразимое: целая гора сейфов, разбросанные папки и бумаги, деньги, облигации, исковерканные трупы, истекающие кровью раненые.

— Братишка, пристрели! — умоляюще просили многие, не в силах более бороться с невыносимыми страданиями от боли, жажды, безысходности.

Вход на батарею был закрыт. Никакие наши доводы и убеждения о том, чтобы меня пропустили к командованию, не принимались. И я понял: шел напрасно. Что делать? Решил возвращаться к своим катерам вдоль берега. Становилось знойно. И здесь у береговой черты все было завалено трупами и ранеными. Сколько времени я шел не помню, уже стал выбиваться из сил и терять надежду, когда передо мной открылась бухта. Чтобы ее обойти по урезу воды, потребуется много времени. В раздумье я остановился. Вдруг на противоположной стороне, за небольшой отвесной скалой, я заметил нос морского охотника. Он был обтянут брезентом, наскоро заделан досками. Сердце мое забилось: это был МО-0101. Не знаю, откуда взялись силы, прямо в одежде я бросился в воду и поплыл. До катера было не менее половины пути, и тут над головой засвистели пули, вспарывая водную гладь. Пришлось нырять. Помогли сноровка и мастерство — перед войной входил в сборную Черноморского флота по плаванию. Доплыл. В пещере, где укрывался катер, было много людей, среди них — раненые и женщины.

Жаркий день 30 июня склонялся к вечеру, когда радист катера доложил: "Приказано подойти к 35-й батарее". В сумерках вышли в заданный район. Стояла тревожная тишина. Связи не было. Около 23 часов стало темно. Вдруг совсем близко бесшумно всплыла подводная лодка, открылся люк. И через него вышли двое. В одном из них я узнал начальника штаба флота контр-адмирала Елисеева, в другом — командира ОВРа контр-адмирала Фадеева. Последний приказал: "Подойти к причалу, взять сына генерала Петрова и доставить на лодку".

Генерал-майор Петров, командующий Приморской армией, вместе с моряками оборонявшей Севастополь, был на подводной лодке. Сын же Юрий, состоявший при нем адъютантом, замешкался. И вот теперь все ожидали его прибытия. Мне, моряку, трудно было понять такую поспешность командующего, ведь по нашим законам командир в случае гибели корабля покидает его последним.

Владимир Иванович заметно волновался, покраснел, на лбу его выступила испарина. Он продолжил рассказ:

— Самым малым ходом на ощупь стали приближаться к пирсу. Катер коснулся бортом причала. Еще не успели подать швартовы, как он резко накренился на борт, раздались шум, треск, крики — люди, стоявшие плотной толпой на причале, бросились на катер. Они могли перевернуть его на месте. И в этот момент резанула автоматная очередь, и чей-то властный хриплый голос призвал людей к порядку. Катер же