Плещут холодные волны - Анатолий Шмелев

— Эти руки могли быть не такими.

И он рассказал мне одну историю из своей жизни.

— Служил я в авиации, летчиком был. Однажды при выполнении полетного задания мой самолет загорелся. Маневрами я попытался сбить пламя, но безуспешно. Тогда приказал экипажу покинуть самолет, а сам решил совершить посадку. Включил систему пожаротушения — пламя не спадает. Снижаюсь, а огонь со всех сторон обволакивает машину. Дым, дышать нечем. Вцепился в штурвал, тяну. Пламя обжигает руки... Чувствую: теряю сознание, изо всех сил креплюсь. Посадил все-таки самолет. Пожарные ждали меня, выволокли из кабины. "Скорая помощь" подъехала. Положили меня на носилки и отправили в госпиталь.

Там собрался консилиум, осмотрели мои обгоревшие почти до костей руки и заключили: функция рук будет ограничена, а следы останутся навсегда. Лежу в палате, переживаю: отлетался. Что же буду делать? С авиацией покончено. Тяжело у меня было на душе. Попросил врача, чтобы семье не сообщали о моем ранении, а командование уговорил передать жене: срочно убыл в длительную командировку. Не хотел, чтобы расстраивалась, переживала обо мне.

Лежу, мучаюсь со своими мрачными мыслями. Дня через два в палату зашла врач, женщина лет сорока пяти (она только что из отпуска вышла), осмотрела руки, покачала головой, подумала и сказала:

— Знаете, Вячеслав, я вылечу вас, но все будет зависеть от вас. Представляете ли вы себе, что такое адские муки? Сможете вынести их?

— Я и так постоянно терплю муки, — ответил я и, подгоняемый затеплившейся надеждой, взмолился:

— Доктор, сделайте все, что возможно. Я выдержу. Я не могу не летать...

Она посмотрела на меня внимательно, с явным состраданием.

— Ну, что ж, начнем с завтрашнего дня.

С каким волнением и нетерпением ждал я этого дня! Казалось, время замедлило ход. Спал беспокойно, проснулся рано. Наконец подошло время и я вошел в кабинет врача. Александра Васильевна (так ее звали) приветливо улыбнулась, усадила меня на стул и приступила к делу. Сняла бинты. Кровоточащие раны сочились, ныли и, как мне показалось, вызывали содрогание даже у медсестер. Врач обильно смазала пальцы мазью Вишневского, аккуратно обмотала ватой каждый палец и сказала:

— Пока все, ваше терпение потребуется через день.

...Этот день наступил. Около меня стояли двое: врач — спереди, медсестра — сзади.

— Ну терпите, — вооружившись скальпелем, Александра Васильевна разрезала образовавшуюся на пальце корку.

Я почувствовал резкую боль и крепко сжал зубы. Но настоящую, дикую боль ощутил тогда, когда началось удаление этой корки вместе с остатками старой обгоревшей ткани.

— Потерпи, Слава, это необходимо, — нежно произнесла Александра Васильевна.

Испарина выступила у меня на лбу, перед глазами поплыли желтые круги. Покончив с обработкой одного пальца, врач приступила к другому. Вдруг за спиной я услышал легкий стон.

— Что с вами, Маша? Возьмите нашатырный спирт, понюхайте.

Медсестра, бледная, как полотно, подошла к медицинскому столику и взяла пузырек со спиртом.

— Простите, Александра Васильевна, — виновато произнесла она слабым голосом.

— Ничего, бывает. Когда к нам во фронтовой госпиталь принесли обгоревшего танкиста, я была еще совсем юной, мне тоже вынести увиденное было не под силу. Но, что поделаешь? Мы медики. Трудно было в первый раз, а потом таких случаев было много. Ко всему привыкла, привыкнете и вы.

Я слушал и терпел боль, пот струился с меня градом.

— Такие процедуры будут повторяться через день, до тех пор, пока не обновится вся мясистая ткань на пальцах, — на прощание сказала врач.

Муки эти тянулись несколько месяцев. Лежа на госпитальной койке, я перебирал всю свою жизнь. Вспоминал юность; первую любовь; первое боевое крещение; первый случай, когда пришлось покинуть горящий самолет, подбитый в бою под Кенигсбергом. Это был мой третий боевой вылет.

Я осторожно попросил Вячеслава Васильевича рассказать об этом бое. И он рассказал:

— Шестерка штурмовиков поднялась с полевого аэродрома. Я, как самый молодой, шел замыкающим. Задача: нанести удар по одному из важных объектов противника. Мы знали, что он наверняка будет защищаться зенитками. Не исключена была и встреча с вражескими истребителями. Подлетели к объекту. Противник встретил нас плотным зенитным огнем. Начали маневрировать и атаковать. Сбросили бомбы. На железнодорожной станции загорелись здания, вагоны с грузом.

После выполнения задания на пути к месту дислокации зенитный снаряд рванул совсем рядом, загорелся ящик с боеприпасами, заклинило рулевые управление. Пришлось покинуть самолет. Выбросился с парашютом. Приземлился недалеко от леса. Отстегнул парашют, думаю: где я, куда идти? Сориентировался. Стал продвигаться на восток. Отошел метров триста, увидел двух гитлеровцев, бегущих за мной. Побежал к опушке леса, где стоял стог сена, а рядом была воронка от взрыва. Бросился сначала за стог, затем переполз в воронку. Достал пистолет, наблюдаю...

Гитлеровцы остановились, о чем-то поговорили и разошлись в разные стороны. Вижу: с двух сторон приближаются к стогу. Метров пятьдесят до него осталось. Один из немцев выстрелил по стогу из ракетницы, сено задымило. Затем он выскочил и бегом бросился к стогу. Но тут я его и уложил. С другого направления бежал второй. Увидев, что его напарник упал, залег. Началась охота — кто кого. Стог сена уже пылал, а дело было к вечеру. Думаю: он же будет меня освещать, надо менять позицию. По-пластунски стал пробираться в лес, но немец заметил меня и начал поливать автоматными очередями. Я резко вскочил, зигзагом бросился за группу деревьев, упал. Жду. Теперь гитлеровец стал приближаться к лесу. Тем временем я перебежал дальше в чащу. Немец открыл огонь с опозданием. Я метнулся в сторону, оказался уже за ним. При следующем броске врага я выпустил по нему почти всю обойму, и бой был закончен.

К своим я добрался на рассвете — попал к танкистам, а они переправили меня на аэродром. Друзья уже считали меня погибшим. Но...

Вячеслав Васильевич мечтательно посмотрел в голубую даль неба, где стрелой тянулся инверсионный след реактивного лайнера.

— Не баловала вас судьба, — нарушил я его задумчивость. — Что же было потом с руками?

— Госпитальные дни тянулись долго, нудно и тяжело. Но наконец наступил такой день, когда не нужно было срезать и отдирать засохшую корку с пальцев. Старая мясистая ткань полностью была удалена, будет нарастать новая. Постепенно боли стали отступать, и в один из дней Александра Васильевна сказала:

— В следующий раз снимем повязку, она вам больше не нужна!

На военно-врачебной комиссии председатель, высокий стройный подполковник, приветливо улыбнулся и протянул мне руку:

— Ну, как,