Плещут холодные волны - Анатолий Шмелев

Анатолий Шмелёв

ПЛЕЩУТ ХОЛОДНЫЕ ВОЛНЫ

Моему бесценному, верному другу жизни Валентине Викторовне ПОСВЯЩАЮ

ВСТРЕЧА В КОНЦЕ ПУТИ

(Повесть)

Над городом сгустились сумерки. Холодный порывистый ветер гнал поземку. По широкому проспекту проносились машины. Подняв воротники, по тротуарам спешили пешеходы. Смеркалось. В домах засветились окна. За каждым из них текла жизнь со своими горестями, а быть может, радостями.

Вот еще засветилось одно. Это включил свет в своей пустынной квартире Петр Андреевич Меркушов. Затем он сел за стол, отрезал кусочек хлеба, обмакнул сваренную "в мундире" картошку в солонку и начал свою вечернюю трапезу. Она не заняла много времени, так как иссякли запасы денежные и продовольственные. Голод он не утолил. Желудок требовал пищи. Петра Андреевича слегка подташнивало.

Еще вчера должны были принести пенсию, но ни вчера, ни сегодня ее не было.

Гулко стучал будильник. Кружилась голова. И роились в ней невеселые мысли. Обхватив седую голову обеими руками, Петр Андреевич долго смотрел на стенку, где в старенькой деревянной рамке висела фотография. На ней были изображены три человека: он, еще молодой, симпатичный брюнет, его жена Мария Ивановна, красивая блондинка с задумчивыми глазами, и сын Андрей, почти полная копия отца.

— Как же мне одиноко и тоскливо без вас... Как тяжело... За что судьба так жестоко наказала меня?!

Зябко передернув плечами, Петр Андреевич посмотрел на часы. Стрелка на них показывала пять вечера. Приближалась очередная мучительная ночь. Страдания разрывали грудь.

Три месяца назад бандиты убили Андрея. Мария Ивановна как-то сразу сникла и через два месяца ушла следом за сыном в могилу.

Двое похорон на одну пенсию — дело, конечно, неподъемное. Накоплений на сберкнижке не осталось. Хотел кое-что из вещей продать, да кому старое барахло нужно?! На ярмарке, да и в магазинах чего только нет, были бы деньги...

Залез в долги, как говорят, по самые уши. Пришел срок отдавать, а где возьмешь деньги? Мог бы подработать, да кто инвалида старого возьмет на работу? Кому такой нужен?

Мучительно и неотступно терзала мысль: что делать?

Одинокий и жалкий, он долго сидел у стола и думал, думал... Вдруг до его слуха радиодинамик донес сначала мелодию, а затем и слова старой песни:

Солист из ансамбля Александрова бойко и лихо выводил слова песни. Петр Андреевич вдруг вспомнил и свою боевую молодость, и фронт, и неразлучную тальянку. Вспомнил, как в перерывах между боями любили его слушать боевые друзья-однополчане. И голос у него был неплохой, и играл он так, что и за душу хватало и в пляс пуститься хотелось.

— Давно не брал я в руки подружку свою тальяночку, — подумал Меркушов, и как-то неожиданно возникло неотвратимое желание взять ее в руки и изобразить что-нибуль этакое...

Он встал. Прихрамывая, подошел к кладовке, забитой до предела всякой всячиной, и стал перебирать вещи. Каждая из них о чем-то напоминала, рассказывала. Петр Андреевич скоро нашел среди старых приемников, керогазов и примусов свою заветную тальянку. А когда нашел, искренне обрадовался, как старому доброму другу. Он даже нежно погладил ее и с замиранием сердца растянул меха. Комната наполнилась резким звонким звуком. Петр Андреевич попытался, как раньше, пройтись по клавиатуре, но пальцы были вялыми, непослушными. Подумал с грустью:

— Вот что значит забыть друга.

С трудом он наиграл мелодию "коробейников" и поставил гармонь на стол.

Теперь они, два когда-то неразлучных товарища, были вместе один на один, смотрели друг на друга с невысказанным упреком: "Можно ли забывать старых друзей?"

С того дня Петр Андреевич стал уделять своей тальяночке особое внимание. Часами просиживал с ней, восстанавливая утраченные навыки. Вскоре его квартирку стали наполнять стройные, задушевные мелодии, а еще через некоторое время и старые русские, фронтовые песни.

В один из дней, когда в квартире было особенно холодно (стали отключать отопление в домах, принадлежащих организациям, не уплатившим долги за отопление) и голодно (пенсию стали регулярно задерживать), Меркушов взял свою гармонь и, прихрамывая, отправился на железнодорожную станцию.

Подошла электричка, он вошел в тамбур вагона. Поезд тронулся, набирая скорость. Петр Андреевич долго стоял, не решаясь войти в вагон. Он боролся со своей совестью, подавлял в себе чувство достоинства. Но жизнь сурово диктовала свои условия. Где мог он, пенсионер, взять деньги, чтобы расплатиться с долгами? Пенсия его ненамного превышала официальный прожиточный минимум. И тогда... в муках его навестила мысль, а затем созрело решение обратиться к людям. Нет, он не хотел клянчить милостыню, это было выше его нравственных сил. Он решил предложить людям свой труд, на который был способен и который мог быть воспринят и как-то оценен ими.

Превозмогая противоречивые чувства — стыд и угрызения совести, — Петр Андреевич вошел в вагон вслед за раздвинувшим двери парнем и остановился. Он снял свою ветхую кепку, просунул ее под левую руку, смущенно опустил глаза, пробежал по клавишам и дрожащим от волнения голосом запел: "Вот солдаты идут стороной незнакомой...". Меркушов пел о солдатах Великой Отечественной, об их нелегкой судьбе, о походах и боях. В вагоне людей было немного (час пик уже прошел). Пассажиры коротали время каждый по-своему: кто дремал, кто читал, кто играл в карты, беседовал или просто смотрел в окно.

Окончив петь, Петр Андреевич двинулся к противоположной двери вагона, испытывая озноб от смешанных чувств стыда, обиды за то, что он, солдат Великой Отечественной, отдавший в пламени войны самое дорогое, что было у него, — здоровье, а затем, не гнушаясь никакого труда, работал, восстанавливая послевоенную разруху, на закате своей жизни идет по вагону с потрепанной кепкой в надежде на то, что люди помогут ему в этот трудный час. Он шел, низко опустив голову, а сердце стучало, готово было вырваться из груди. Какая-то старушка, развернув трясущимися руками носовой платок, извлекла десятку и сунула ее в кепку.

С другой стороны седой мужчина в рубашке военного образца вынул из кармана тощий кошелек, взял пятидесятирублевую ассигнацию, опершись на костыль, встал и протянул деньги.

В вагоне воцарилась тишина. Кто-то сосредоточенно смотрел в окно, группа молодых людей играла в карты, некоторые пассажиры дремали или делали вид, что засыпают. Но вот мужчина средних лет в кожаной куртке, с одутловатым лицом, черными, как смоль, глазами, небрежно расстегнув пухлый кошелек, покоившийся на поясе, охватывавшем шарообразный, словно глобус, живот, изъял стодолларовую купюру и молча протянул Петру Андреевичу. От неожиданности тот оторопел и испуганно посмотрел на мужчину.

— Что вы, что вы, я не могу принять таких