Тюремный доктор. Истории о любви, вере и сострадании - Аманда Браун

и справляться им было гораздо труднее. Увечья себе они наносили гораздо чаще, и многие были полны ненависти, горечи и злобы.

Я поглядела на табличку под номером заключенного на двери.

– Джозеф! – мягко окликнула я.

Ничего. Я хотела попытаться втянуть его в разговор, надеясь, что это поможет отвлечь его от царапания рук и ног и переключить на что-то еще. Я снова позвала его по имени, еще более мягко: по-прежнему никакой реакции. Вместо этого он еще активней стал раздирать себе кожу.

Терри сделал шаг вперед.

– Доктор хочет знать, не нужно ли тебе чего.

Джозеф медленно повернул к нам голову, бессмысленно глядя из-под сальных прядей волос. При виде его пустого, без эмоций лица мне стало до того грустно, что я еще сильней захотела разобраться и чем-то ему помочь. Но Терри нетерпеливо захлопнул дверь и запер ее. Он сочувственно посмотрел на меня.

– Я вас предупреждал, док. Нет смысла тратить на него время. Есть люди, которые не хотят, чтобы им помогали. Он ни с кем не говорит.

Но я отказывалась верить в существование тех, кому нельзя помочь. Я была настроена пытаться изо всех сил показать парню, что я могу о нем позаботиться.

Мы подошли к следующей камере.

– Поосторожней у окошка, этот кидается дерьмом, – предупредил Терри.

И я привычно напряглась, готовая отскочить в сторону.

Глава тринадцатая

– Доктор Браун, уделите мне минуту?

Это прозвучало скорее как приказ, нежели вопросительно. Только один человек в Уормвуд-Скрабс обращался ко мне подобным образом.

Я спрятала ключи, которыми собиралась открыть двери в медицинский блок, обратно в карман, сделала глубокий вдох и обернулась, оказавшись лицом к лицу с заместителем начальника. Он откашлялся.

– Просто хотел перед вами извиниться.

Мне с трудом удалось скрыть удивление.

– Вы были правы, когда настаивали, чтобы того парня отвезли в госпиталь. У него действительно оказался перитонит.

Я уже читала отчет из больницы, где сообщалось то же самое; заключенный был настолько плох, что пролежал там еще две недели. Однако извинений от заместителя начальника я точно не ожидала.

– Спасибо, – улыбнулась я, – приятно, что вы это сказали.

Между нами снова воцарилось молчание; оба не знали, что еще добавить. Спасла меня Сильвия, пробегавшая мимо.

– Вас вызывают в крыло В, – запыхавшись, выпалила она.

Я развернулась к Зеркальным Ботинкам спиной.

– С вашего позволения…

– Доктор Браун.

Он кивнул, вежливо и старомодно, и я бросилась за Сильвией в соседнее крыло.

– А что случилось? – спросила я.

– Пациент с диабетом. Больше ничего не знаю.

* * *

Диабет Азара сложно было держать под контролем, так как пища в Скрабс изобиловала углеводами. Хотя тюрьма старалась обеспечивать диабетиков подходящим питанием, это получалось не всегда, и уже не раз уровень сахара у него в крови повышался настолько, что глюкометр выдавал ошибку. Пациент рисковал впасть в гипергликемическую кому. Иногда из-за погрешностей в диете и сбоев с уколами инсулина сахар, наоборот, падал, что означало риск гипогликемической комы. Однако в камеру к нему меня еще не вызывали. Наверное, дело серьезное, раз он не смог добраться до медицинского блока. У дверей камеры стоял охранник, готовый отпереть для нас дверь.

– Как он? – спросила я. За это время я успела привязаться к Азару.

– Сами смотрите, док.

Охранник повернул ключ и распахнул дверь. Заключенный сидел на краешке кровати, весь напрягшись, обливаясь потом и дыша очень часто и неглубоко. При виде меня он, казалось, испытал немалое облегчение: огромные карие глаза словно молили о помощи.

Я сразу поняла, что его состояние, скорее всего, не связано с диабетом. Стетоскопом прослушала его легкие и сердце, пока Сильвия проверяла уровень сахара, который оказался нормальным. Сердце его отчаянно колотилось, но ритм был ровный. В сочетании с обильным потоотделением, гипервентиляцией и его поведением это говорило о панической атаке.

Я присела рядом с ним на кровать.

– Не бойтесь, – сказала, – это пройдет, скоро все вернется в норму.

Я старалась немного его приободрить: во время панической атаки людям часто кажется, что они умирают. Я посоветовала ему делать глубокие медленные вдохи через нос и выдыхать ртом. Сказала повторять за мной и стала дышать вместе с ним, пока мало-помалу его дыхание не выровнялось. Когда он успокоился, я обвела взглядом камеру: она выглядела безупречно. Фотографии родных ровными рядами висели на стенах. Одежда была сложена с такой тщательностью, словно выставлялась на витрине магазина. Зубная щетка и паста, бритва и пена для бритья лежали на равных расстояниях друг от друга. Он явно уделял массу внимания тому, чтобы держать свои вещи в порядке.

И тут я подумала, что Азар может страдать обсессивно-компульсивным расстройством. Это достаточно распространенное заболевание, способное оказывать тяжелое разрушительное влияние на жизнь человека. Пациенты обычно испытывают непреодолимое желание все проверять и перепроверять, а также терзаются навязчивыми мыслями. Больные с этим расстройством могут раз за разом мыть руки или многократно возвращаются домой, чтобы проверить, выключены или нет электроприборы и заперта ли дверь. Еще один типичный симптом – навязчивая тяга к уборке и расставлению предметов в строгом порядке. Невроз может усиливаться при тревоге и стрессе. Когда жизнь выходит из-под контроля, ритуалы и привычные действия помогают человеку хотя бы частично этот контроль вернуть. Именно поэтому неудивительно, что от него страдают многие заключенные.

– Как вы сейчас себя чувствуете? – спросила я.

Вместо ответа он кивнул, дыша гораздо ровнее; пульс у него вернулся к норме.

– Не беспокойтесь. Я никуда не ухожу. Побуду тут, сколько нужно, – успокоила я его.

Азар плотно зажмурил глаза, словно пытаясь забыть, где находится. Мне кажется, многие заключенные вот так же жмурятся, представляя себе жизнь по другую сторону тюремных стен, и просыпаются по ночам в панике, осознав, где они на самом деле. Я терпеливо ждала, пока он не наберется сил рассказать мне, что произошло. Капля пота стекла по его лбу к глазам, он моргнул, потянулся за полотенцем, лежавшим возле раковины, и насухо вытер лицо. Наконец он заговорил.

– Здесь ужасно грязно!

Я решила, что сейчас не самый подходящий момент сообщать, что его камера – самая чистая во всей тюрьме Уормвуд-Скрабс.

– Я постоянно убираю, но чище не становится.

Он готов был разрыдаться. Я искренне сочувствовала ему: парня вырвали из привычной роскошной среды и держали под стражей. Наверняка он испытывал культурный шок – гораздо более тяжелый, чем большинство других заключенных. Он не контролировал свою судьбу; ему приходилось ждать, пока другие решат, экстрадировать его или нет. Не контролировал свой диабет. Похоже, все эти негативные тенденции