Никола Шугай - Иван Ольбрахт

Еврейские торговцы посмеиваются сердито и презрительно:

— Ах, дурни, идиоты, пустые головы. Выпустили Эржику.

Эржика не долго пробыла в спокойной белой камере тюрьмы при краевом суде в Хусте. Она съела кукурузный хлеб, что принес ей отец, несколько раз подмела пол, выслушала биографии своих товарок по камере, сочувствуя им, но не отвечая откровенностью. Несколько раз ее водили на допрос в светлую красивую комнату, где сидел чисто выбритый господин в пенсне и барышня за пишущей машинкой. Эржика садилась в кресло, спрятав руки под передник, в упор глядела на следователя и врала, нисколько не заботясь, чтобы ей верили.

На третий или четвертый раз следователь сказал ей:

— Слушайте, арестованная, ваши слова «Никола, беги» слышали минимум десять человек, а что кричали именно вы — могут подтвердить еще больше. Вы же уверяете, что совсем не кричали и бежали только потому, что испугались жандармов. Мы выяснили, что там, где вы перегнали цепь жандармов, — глухое место, где никто не ходит и поблизости нет ни одного пастбища. А вы говорите, что в такой ранний час шли на пастбище. Ваш собственный брат Юрай показал, что старался не допускать ваших встреч с Шугаем, который навещал вас даже дома и был однажды замечен им поздней ночью. А вы твердите, что не видели Шугая почти год. Как вы объясняете все эти противоречия? Говорю вам по-хорошему, арестованная: не лгите, для вас же будет лучше.

Но Эржика молчала. Следователь допытывался снова и снова, арестованная упрямо стояла на своем. Она шла на пастбище, не кричала, жандармы на нее наговаривают, брат на нее сердит, пастбище там есть.

— Дело ваше, арестованная, запишем так. Но если вы думаете, что эта ложь пойдет вам на пользу, глубоко ошибаетесь.

Следователь продиктовал барышне показания арестованной, барышня простучала по клавишам, бумага была готова, и Эржика поставила на ней три креста.

Из тюрьмы ее вызволил колочавский капитан. Капитан был в совершенном расстройстве. Когда Эржика сорвала облаву на Шугая, он впал в уныние. А когда отряд, посланный за Шугаем во время ночного пожара, не привел никого, капитан бушевал в гневе. Ах, трусы! Наверняка не хотели найти злодеев! Наверняка в душе были рады, что бандиты все время меняют места и не перестают стрелять. Видно, и они, жандармы, начинают понемногу верить россказням о неуязвимости Шугая!

Но капитан рьяно держался своего плана. Эржика — вот первая, а теперь и последняя надежда. От нее зависит удача или провал его миссии, его честь и карьера.

Капитан навестил председателя краевого суда.

— Поверьте, господин судья, жена Шугая мне просто необходима в Колочаве. Это не помешает вам продолжать следствие. Есть только два человека, знающих местопребывание Шугая, — она и Дербак-Дербачек. Дербачек теперь бессилен… Страшная деревня, господин судья, страшный край!

И Эржика снова начала по утрам выгонять гусей на речку, копать грядки, доить корову и два раза в неделю ходить на пастбище. Разумеется, на каждом километре ее пути прятался жандарм и наблюдал — не свернет ли Эржика с дороги. Эржика знала по опыту, что ускользнуть от жандармов нетрудно, но она не делала этого. Она шла спокойно, неся свои ведра и не подавая вида, что замечает что-нибудь. «Вот тут кто-нибудь прячется», — думала она. И еще через четверть часа: «А из тех кустов на меня глядит жандарм».

Обманывать жандармов сейчас не имело смысла: никто ничего не знал о Николе, даже Игнат Сопко и Данила Ясинко. Братья Шугаи, наверно, были далеко, — может быть, и правда, что их видели на румынской границе. Дома было невесело. Брат с нею не разговаривал. Ночью он тихо приоткрывал дверь ее каморки и заглядывал внутрь. В сенях у него всегда стояло заряженное ружье.

Сержант Свозил изредка видел Эржику. Вероятно, чаще, чем другие жандармы, так как изба Драчей была ему по пути.

Несколько раз, встретив ее на дворе или в огороде, Свозил готовился молча, не здороваясь, пройти мимо с обиженным и сердитым видом. Но Эржика, склоняясь над грядкой или неся ведро, не замечала его или делала вид, что не замечает. Это было невыносимо. За что? Вопрос этот постоянно терзал Свозила. Дни были полны для него стыдом, унижением, укорами совести. Он, честный солдат, который привык драться по-настоящему, лицом к лицу, должен был присутствовать теперь на допросах Герша Вольфа, Калмана Лейбовича и всех их домочадцев.

Кто предупредил Эржику?! Капитан вне себя от ярости потрясал кулаками, орал на заплаканных женщин.

Свозил вынужден был сохранять невозмутимость, когда в караулке избивали тринадцатилетнего мальчишку, которого кто-то видел входившим к Драчам в то роковое утро. Приходилось выслушивать догадки товарищей о предательстве и на вопросы, обращенные в упор, молча пожимать плечами. А в ужгородском госпитале умирал раненый жандарм Бочек… Как мечтал этот Бочек жениться, вернувшись домой…

Сержант Свозил наедине чуть не плакал от стыда. Слово «государственная измена» за время войны стало почти смешным, но самое понятие измены угнетало солдата. Измена товарищам, измена общим интересам отряда. Это слово пахло могилой и смертельным позором. Сержант Свозил задумал измену женщине. В служебном усердии, мечтая помочь себе и товарищам поскорей развязаться с этим проклятым краем, он переоценил свои силы. Льстя себе воспоминаниями о неких любовных подвигах в дни мировой войны, Свозил сблизился с Эржикой, но его натура не вынесла обмана, роли переменились, она сумела обмануть. Та, которая так вкрадчиво склоняла голову, так сладко закрывала глаза, неожиданно укусила — и укусила глубоко.

За что? Этот вопрос Свозил бесконечно задавал себе на долгих лесных обходах и во время привалов, лежа с папиросой на траве и глядя в небо. Этот вопрос и облик Эржики не давали ему спать по ночам. Возможно ли, чтобы после всего, что было между ними, она продолжала любить разбойника? Верно, это темные силы гор заставили ее против волн бежать на помощь к человеку одной с ней крови. Кто ответит Свозилу на этот вопрос?

Свозил был уверен, что уже никогда в жизни не заговорит с Эржикой, что все кончено навеки, но часто ловил себя на том, что мыслит длинными горькими фразами, обращенными к ней, представлял себе, как задает ей настойчивые вопросы, сжимает ее плечи, обращается к ней любовно и нежно…

Кто может ответить ему — за что? Никто. Может быть, кошка, которая, как и Эржика, ничего не говорит, и в глазах у нее тоже не прочтешь ничего.

Однажды, стоя в засаде, он увидел Эржику. Она прошла так близко, что можно было достать до нее рукой. Сержант оперся головой о ствол дерева, за которым прятался, и горько вздохнул. Эржика!

Во второй раз он не выдержал. Вышел из-за дерева и стал на дороге.

Эржика сразу узнала его, но не сбавила шагу. Шла прямо на Свозила, глядя на него в упор.

— Куда идете, госпожа Шугай? — произнес он строгим официальным тоном, с трудом справляясь с собой, преодолевая дрожь в голосе, но не в силах преодолеть дрожь сердца.

— На выгон, — ответила она безразличным тоном, не удивляясь его неожиданному появлению. Хотела обойти его, но Свозил преградил ей путь. Они остановились друг против друга на зеленой лесной тропинке. Рослый жандарм и девятнадцатилетняя женщина с пестрыми бусами на шее, в простой холщовой рубашке, скрывающей формы тела.

«Как она красива!» — думал Свозил.

— Эржика!

Они глядели в глаза друг другу. Что-то вдруг чуть дрогнуло в ее глазах. Что это было? Воспоминание? Насмешка? Жалость? Детская душа Свозила плакала. Голос его дрожал.

— Что ты со мной сделала, Эржика?

Он подошел к ней, протянул руки. Она вложила в них свои так просто, точно иначе и быть не могло.

— Что ты со мной сделала, девочка?

Он схватил ее на руки, и Эржика вся потерялась в его могучих объятиях.

— Сердце мое! Самая сладкая на свете!

Сам не зная, дрожит ли от радости, или от горя, он исступленно целовал Эржику.

— Куплю тебе бусы, шелковый платок куплю, женюсь на тебе, уйду со службы — и уедем ко мне домой, в Чехию.

Эржика не противилась. Совсем, как тогда, когда он впервые схватил ее в свои медвежьи объятия. Минута была слишком коротка, чтобы занимать ее разговорами или упреками. После урагана поцелуев в губы, руки, колени, — ах, как были они смешны ей и сладки в то же время! — Свозил сказал:

— Ты замешкалась, Эржика, надо поспешить, не то мой сосед придет узнать, прошла ли ты мимо меня и почему не дошла до него.

Эржика не удивилась. Молча повязала платок, поправила передник и пошла. Свозил смотрел ей вслед. Ну, обернись, родная! Нет, не обернулась.

Опять он выдал ей служебную тайну. Но сознание этого не в силах было удручить Свозила, всему его существу сейчас была чужда грусть. «Я люблю ее больше товарищей! Я женюсь на ней». И, утвердившись в этой мысли, которая прекращала обман и ложь, так долго угнетавшие его, немного выбитый из колеи собственным решением, вновь обретенной любовью и обязательством, которое он на себя брал, Свозил в смутной тревоге шагал по лесной тропинке, затягиваясь папиросой, иногда вдруг останавливаясь и говоря себе: «Да!»