Никола Шугай - Иван Ольбрахт

«…Что скажет Эржика, если брата ее найдут мертвым на пастбище?»

— Знаю я, что с тобой делает Эржика по ночам. Потому ты и бледный.

Тихие и мальчишески робкие, но упрямые слова проникают в сознание.

— …Оборачивает тебя конем да ездит на тебе всю ночь.

Что он болтает, этот дурачок?

— Сделал бы ты, Никола, как хозяин из Верецек.

Хозяин из Верецек? Никола, конечно, слышал россказни об этом хозяине. Его жена была ведьма. Ночью она превращала мужа в коня. Вот однажды, по совету знахарки, муж притворился спящим, и когда ведьма склонилась над ним, чтобы начать свое колдовство, он ухватил ее за волосы и не выпускал. Глядь, волосы оказались гривой, жена — кобылицей, и он проскакал на ней всю ночь. Утром отвел ее в кузницу, дал подковать и поставил в хлев. Ушел на работу. В полдень вернулся домой обедать, глядит — на кровати умирает жена, руки и ноги пробиты гвоздями, а на гвоздях — подковы…

…Ладно, но при чем здесь Эржика?!

— А лучше всего убей ее, Никола!

Взгляд Николы блуждает по хребтам гор и сияющей голубизне неба… Что там болтает этот парень?

— Или нет, не надо, Никола, я сам.

Только теперь взглянул Никола на брата. Взглянул так, как смотрят на щенка, который хочет куснуть, но трусит. И сказал:

— Эржика ни при чем.

Весь мир залит ярким светом. Галка сунула голову под перья, потянулась и, расправив крылья, круто взлетела кверху.

Уже одиннадцать дней не видел Никола Эржику. Что-то происходит. Неужели он теряет ее? Да, что-то не так, он это чувствует. Чувствует по неуловимой разнице в ее ласках, по мгновенным содроганиям, которые может уловить только тоскующее сердце влюбленного, да и оно не уверено в их значении. Зато уверен Юрай. У него чувства почти не отделены от сознания, и он чует близкую опасность смерти.

— Куда вы годитесь, ребята! — твердил жандармский капитан. — Не может окрутить девятнадцатилетнюю бабу. А еще караулите по ночам ее постель!

Капитан упорно придерживался своего плана — поймать Шугая на Эржику.

В результате этих разговоров однажды вечером, когда Эржика, вернувшись с выгона, в полумраке доила корову, в дверях выросла темная фигура. Эржика обернулась и, испугавшись, едва не выронила подойник. По контурам фуражки она тотчас узнала гостя. Жандарм! Давно уже они не беспокоили ее.

— Как поживаете, Эржика? — сказал приветливый мужской голос. Нет, пусть Эржика не боится, он зашел совсем частным образом. Говорят, что у Эржики после мужа остались медвежьи шкуры. Он бы охотно купил одну для своего шурина в Чехии.

С минуту они разговаривали у дверей хлева. Неожиданный гость был очень мил, твердил, что нет никакого смысла обижать семью Шугая, и при расставанье хотел погладить Эржику по голове.

Это было начало. Может быть, все-таки Никола прав!

Эржика невиновна. Может быть, виною всему был Юрай Драч, который теперь сопровождал сестру даже на пастбище? Слишком долго держал он в разлуке Николу и Эржику. Может быть, виноват жандармский капитан? Или вообще никто не виноват?..

А может быть, Эржика уступила жандармскому сержанту потому, что был он большим начальством и нельзя было противиться ему открыто? Может быть, Эржика думала, что облегчит этим свою и николову судьбу? А может быть, кроме того ей нравилась рослая фигура жандарма, его курчавые волосы, белые руки с перстнем? Уже слабея и поддаваясь, она все еще отталкивала его руками, а потом долго сидела с пылающим лицом, замкнутая, почти плачущая.

Колочава — проклятое место. Вроде сибирских деревушек. Жандармы живут точно в завоеванной стране. Кругом злые, насмешливые взгляды, а с того дня, когда на Колочаву за поддержку разбойника наложили тридцатитысячную контрибуцию, по меньшей мере сотня жителей стала в душе такими же Шугаями, жаждущими крови.

Бабы в деревне пугливы, неразговорчивы, жандармов обходят за версту. Еврейские девицы очень приветливы и болтливы за прилавком, они дразняще смеются у дверей лавок, но строгие мамаши глядят за ними в оба, а где-нибудь в стороне, засунув руки в карманы и делая безразличное лицо, всегда торчит старший брат. Девушку и через улицу не проводишь, не говоря уже о том, чтобы дотронуться до нее. Что же делать молодому жандарму, если у него нет охоты целый день валяться за казармой и глядеть на облака в небе или с утра до вечера играть в карты да пьянствовать в корчме Лейбовича и Герша Вольфа?

«Сладкая! Какая она сладкая!» — думает сержант Свозил. Его волнуют эти слова. Под вечер, пока еще не расставлены патрули, Свозил пробирается задами к Эржике и повторяет эти слова, радуясь и словно извиняясь перед собой. Он тихо проходит по тропинке и ждет среди подсолнечников и вьющихся бобов, когда выйдет Эржика.

Затея, возникшая из служебного усердия, стала потребностью сердца. Свозилу хотелось бы прихвастнуть перед товарищами, но он молчит. Он собирался обрадовать капитана верными сведениями о Шугае, но и не думает об этом. Ведь так сладка Эржика! Любит она его? Он не знает. И как он ни старается внушить себе, что Эржика лишь временное развлечение, неведение мучительно для него.

Она молчалива, — ах, что за бирюки здешний народ! — слова не скажет сама; когда целует ее Свозил, молча поводит плечами, а если в минуту нежности он просит ответа, спокойно отзовется: «Люблю тебя». (Скольких трудов стоило добиться этого «ты»!) И ее ответ звучит так, как если бы она сказала: «Люблю красные бусы». Нет, даже не так, про бусы она наверняка скажет: «Очень люблю красные бусы». Кошка, настоящая кошка, которая всегда молчит и смотрит широко раскрытыми глазами, и человек, глядя в них, никогда не узнает, что творится у нее на душе. Кошка, которая всегда себе на уме, спокойно приходит и спокойно уходит, когда ей вздумается…

Но едва в вечернем сумраке, мелькнув босыми ногами, появится во дворе Эржика, блеснут ее бусы, — в широкую улыбку расплывается лицо большого курчавого черноволосого парня.

— Ах ты, моя сладкая! Вот ожерелье тебе принес. — И спешит ей навстречу, целует.

Поздний вечер, уже совсем темно.

— Пойду, — говорит Эржика, — а то брат хватится.

Сержант Свозил вдруг вспоминает что-то.

— Откуда майданская колдунья знает, что мы с тобой видимся? — спрашивает он, смеясь и гладя стан Эржики.

Откуда ей знать, майданской колдунье? Конечно, она ничего не знает. Никто не знает.

— Третьего дня я был у нее по служебному делу и заодно велел погадать мне. Напророчила мне смерть. Да еще близкую. Точно не сказала, когда умру, но по глазам видел, что знает и месяц и день. Ведь только из-за тебя это может быть… — И молодой жандарм весело смеется над пророчеством.

Эржика вдруг вывертывается из его объятий. Спокойно глядит на него непроницаемыми глазами. Хороший он, этот большой парень. Жалко его: чужой, а добрый какой, носит ей подарки. Жалко его… Если майданская колдунья сказала, так тому и быть.

— Ну что скажешь? — весело спрашивает Свозил.

— Ничего. Мне пора.

И она убегает.

Свозил стоит, опечалясь, полный ощущения ее сладости.

В ту же ночь тревога прервала его сладкие сновидения об Эржике. Во втором часу ночи в караулку прибежал Василь Дербак-Дербачек.

— Шугаи сегодня ночуют в обороте под Тиссой, — сообщил он. — На лужайке, что в молодом леску, стоит один единственный оборот. Там они и спят. Днем туда три часа ходьбы. Луг невелик, их легко окружить.

Дежурный жандарм тотчас разбудил капитана и вахмистра. Быстро одевшись, они склонились над картой. Немедленно общую тревогу! Весь отряд на ноги! Выйти еще до рассвета самым скорым маршем! Вы знаете дорогу, вахмистр?

Капитан возбужден. Жандармы, поднятые неожиданной тревогой, торопливо одеваются, подтягивая амуницию. По спинам у них пробегает холодок. Спавшие на сеновале у Герша Вольфа и Калмана Лейбовича полуодетые слезают по приставным лестницам. Во тьме движутся туманные светляки фонарей.

Соединенный отряд выступает в поход, оставив за собой ни о чем не подозревающую, крепко спящую деревню.

И вышло так, что когда в половине четвертого утра Эржика выпустила на дворик стадо гусей и собралась гнать их к ручью, она вдруг увидела сержанта Свозила. Он задержался по делу в деревне и сейчас в полном вооружении бежал рысью, догоняя товарищей. Увидя Эржику, он неловко улыбнулся и замедлил шаг. Потом остановился совсем. Сказать ей или нет? Сказал:

— До полудня приведем тебе Николу. А может статься, что и принесем.

Он опять неуверенно улыбнулся, точно не зная, обрадовал ее или огорчил этим сообщением, и, сам не отдавая себе отчета, чего же желать, поспешил дальше. «До полудня…» — мелькнуло в голове у Эржики. Да, так оно и выходит. Эржика тоже знала, где ночует Никола. Позавчера она была у него.

Оставив гусей на дороге, Эржика кинулась в избу — надеть чувяки. «А может статься, что и принесем!..» Вместе с этой мыслью в голове у нее вдруг мелькнула майданская колдунья. Жалко Свозила!