Никола Шугай - Иван Ольбрахт

— Что ты сделал… Будь ты проклят!

Юрай поворачивается с удивлением. В чем дело? Почему озлился Никола? Не все ли равно — больше или меньше одним убийством? Что ему какой-то еврей? Непонятно.

Никола быстрыми шагами направляется вслед возку, точно желая догнать перепуганных коней, которые, наверно, запутаются в вожжах и остановятся, если раньше не переломают себе ноги.

Юрай идет за ним.

Только долго спустя, когда они уже свернули с дороги в лес и молча шли в гору, похожие на строгого отца и наказанного сына, Никола сказал:

— Никогда больше так не делай, Юрай.

Сказал с досадой, но как отец, уже сменивший гнев на милость. Не мог он возненавидеть Юрая!

Поздно ночью вернулся Шугай из Негровиц, где вдове Мейслера сунул в окно четыре тысячных бумажки. Юрай спал в стоге. Никола прикрыл брата своей курткой и нежно поглядел на него.

Как радостно, что есть у него Юрай! Может быть, Никола любил только брата? Во всяком случае доверял он только ему. Мысли вернулись к Эржике. Глядя на две вершины горы Дервайки, похожие на женскую грудь, сидя на камне, у реки, катившей свои мелкие волны, Никола беспокойно представлял себе ее тело. Засыпал в стоге с мыслью о ней, о запахе вишен, а когда вечером играл на свирели, казалось ему, что Эржика стоит за спиной, слушает, и едва он кончит, подойдет и обнимет его сзади.

В солнечные дни Никола часами лежал за камнями на горном склоне над Колочавой и упорно глядел в бинокль, добытый от инженера, на избу старого Драча. Казалось — снова вернулись дни его возвращения с войны, когда на горном пастбище в лесу, ночью, подстерегал он Эржику, содрогаясь от тоски и ревности, не сводя глаз с костра, где сидела она с Хафой, Калиной и Иваном Зьятынко. Выйдет ли она из отцовской избы? Увидит он, как в переднике с подоткнутой юбкой идет она с ушатом за водой? А кто это там уже три раза прошел мимо дома?

У Николы злобно разгораются глаза. Совсем как тогда у костра. Если кто-нибудь войдет к ней, застрелит его Никола. Прицелится хорошенько и застрелит, когда тот будет выходить. Попадет и на таком расстоянии!

Да, он любит Эржику. И все-таки любовь к Юраю — что-то совсем другое. Брат принадлежит лесу и ему.

А Эржика — она вне повседневности, она точно весеннее воскресенье, или горная зарница, или — еще верней — песня его пастушеской свирели. Почему так не любит ее Юрай?

Были и товарищи, но они уже принадлежали прошлому. Дружеские связи слабели. Товарищи еще ходили к нему, когда он поправлялся, приносили овечий сыр и кукурузную муку. Когда Никола поправился, некоторые из них снова приняли участие в налетах. Игнат Сопко, Данила Ясинко, Василь Дербак-Дербачек и его сын Адам Хрепта. Остальные были в тюрьме. Но какая холодная стена выросла между ними! Глядят они в глаза друг другу — и не видят, что на душе; точно смотришь зимой в заиндевевшее окно.

Прав Юрай, который всегда злобно супится в их присутствии и не выпускает из рук ружья. Вот Дербак-Дербачек с беспокойными глазами. Он так редко ходит теперь к Николе и так часто к жандармам. А его мать — ведьма, она напоила Николу змеиным зельем. Адам Хрепта… Не он ли все шляется около избы николова тестя Драча? Сидит сейчас здесь вместе с другими разбойниками, и все они смущены, не знают, что сказать. Кто-то из них убийца семьи «американца», кто-то подстрелил трех евреев и потом добивал их колесами телеги. И все это — прикрывшись его, Николы, именем, все сваливая на него! У Николы вскипает кровь. Он в упор глядит на товарищей, переводит взгляд с одного на другого. Они чувствуют этот взгляд и отвечают ему тем же, не отводя глаз, но по спине у них пробегает озноб.

— Адам, — сказал однажды Никола Хрепте, сидя в орешнике и спокойно жуя хлеб с сыром. — Скажи своему отчиму, что на Заподринском выгоне лежит его лошадь. Юрай боднул ее штыком. Я не знал об этом. Твой отец изменник, Адам, потому он к нам и не ходит… Берегитесь вы оба.

И Никола кинул быстрый взгляд на Адама Хрепту. Тот побледнел. Поодаль на гнилом пне сидел Юрай, не выпуская из рук винтовки. Глаза у него горели, как у рыси. Только сейчас заметили остальные, что он сидит в четырех шагах от них и может в одну секунду пристрелить любого.

ГЛАВА V

Эржика

Почему так не любил Эржику Юрай?

Был это первобытный страх человека перед всем, что слишком близко и незнакомо, из чего может прийти смерть. Тот страх, что велит лисице, нюхом почуявшей опасность, подобрать хвост и петлями удирать в другое место. Тот страх, что заставляет оленя одним прыжком скрыться в зарослях. Эржика была незнакома, была слишком близка и сулила опасность их жизни.

Теперь Эржика поселилась у отца в самой середине деревни. Видеться с ней было много труднее, чем до пожара, когда жила она в хате Шугая, у самого леса. Сейчас от старой избы осталось только несколько обгорелых балок, а новый дом торчал на лужайке без крыши. Петр Шугай отвел скотину в горы, пристроил там же детей и жену, а сам скрылся в Румынию.

И все таки Никола виделся с Эржикой. Ибо разве можно жить без нее? По ночам удирала Эржика из-под надзора отца и брата, выползала, точно ласка, из окруженной жандармами хаты и шла на свидание с милым. А когда два раза в неделю ходила она на выгон, за молоком отцовских коров, то умудрялась, несмотря на бдительный надзор жандармов, которые прятались в канаве и за деревьями, найти безопасное местечко, где можно было обняться на лету и нежно улыбнуться друг другу. И если долго не приходила Эржика и миновал условленный срок, Никола по ночам вылезал из оборога, где спал бок о бок с братом, и бесстрашно проникал в деревню. Он полз по земле между подсолнечниками и жердочками гороха, терпеливо лежал в конопле, определяя места жандармских постов, и змеей скользил через перелазы.

— Кровь моя!.. — шептал он в каморке, прижимаясь лицом к лицу спящей Эржики.

Разве можно было жить без этого тепла, без вишневого запаха, без ее тела, гибкого, как речная волна?

Наверное, Юрай Драч возненавидел бы сестру, не люби он ее так. Юрай уговаривал, кричал, клялся, что убьет Николу, а Эржика ходила по избе спокойная, работящая, безразличная к его ревности и думала о чем-то своем. Зачем сердиться на брата, если все равно все будет итти своим порядком? Брат ее любит и никогда не ударит. Самое страшное — возьмет, тряхнет за плечи, а это совсем не больно.

Юрай Драч караулил Эржику. Юрай Шугай сторожил Николу. Вечерами, когда по лицу Шугая можно было прочесть его намерение, Юрай подозрительными глазами следил за каждым его движением. И когда ночью уходил Никола, Юрай поднимался на локте и смотрел на него с мрачной укоризной.

Весь вчерашний день провел Никола на косогоре над Колочавой, лежа за большим валуном и глядя в бинокль на окна и двор драчовой хаты. Десять дней не виделись они с Эржикой. Ночью не удалось попасть к ней. Дверь ли в сени скрипнула, или просто была то случайность, выбежал из хаты Юрай Драч и заорал: «Кто там?» Сбежались жандармы, Никола едва унес ноги. Уже рассвело, когда он вернулся в горы, злой и несчастный. Недремлющий Юрай ждал брата, как ревнивая жена. Сидя под стогом, он грыз краюху хлеба и испытующе смотрел на подходившего Николу.

Никола не пошел спать. Поставив ружье, он тоже сел, упершись спиной в стог, и молча наблюдал рождающийся рассвет.

Юрай прервал, наконец, молчание.

— Был у Эржики?

Никола не отвечал.

— Был!

Солнце еще не поднялось над горой, появилась только светлая полоса — признак близкого восхода. На жердь стога уселась замерзшая галка и неподвижно ждала первых теплых лучей.

— Вот потому ты и бледный! Ты всегда бледный, когда приходишь от нее.

Никола слышит голос брата, мимолетно улавливает смысл его слов, но они проходят мимо, точно рядом разговаривают два человека.

— Ты, Никола, послушай меня, — говорит Юрай, и в его голосе заботливость старшего. — Олексу Довбуша тоже не брала пуля, и никто не знал, как его убить, а Дзвинка выманила у него тайну…

Над горами всходит солнце. Первые лучи больно ударяют в глаза и золотят весь край. Вершины соседних гор сияют, и свет уже стекает вниз, в долину.

Никто не смеет отнимать жену, которую дал бог. Неужто придется застрелить Юрая Драча? За что он так ненавидит Николу, ведь тот его ни разу в жизни не обидел?

Галка на шесте сидит, точно чучело.

Юрай Шугай произносит страшное слово, которое уже давно терзает его:

— Эржика — ведьма…

Сказал и потупился. Самому страшно. Напротив над черной громадой леса плывет белое облачко, одно единственное в ясном и чистом небе. Облачко — плотное, добротное, как хорошо выпеченный каравай. Оно даже не разбивается на клочья, задевая за верхушки елей.

«…Что скажет Эржика, если брата ее найдут мертвым на пастбище?»

— Знаю я, что с тобой делает Эржика по ночам. Потому ты и бледный.