Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек (сборник) - Эдмунд Криспин

(Сим проявлением инициативы он, кажется, все же несколько себя утешил.)

– Он скоро встанет, – сказал Николас, появившийся как нельзя более кстати при последних словах инспектора. – В данный момент он, не без моей помощи, добился жестокой и исправно повторяющейся рвоты. Не умеет он пить! Спросить меня – так его вообще не следует допускать до спиртного или, по крайней мере, строжайше в оном ограничивать.

Он одарил присутствующих благожелательной улыбкой, казалось, ища поддержки в этом начинании.

– Можно осведомиться, как у вас продвигается дело?

– В данный момент говорить об этом преждевременно, – ответил сэр Ричард, – мы продвигаемся, но в какую сторону… Пока на нашем пути не встретилось ничего достаточно серьезного, чтобы сообщать о конкретных результатах.

– Вы все еще придерживаетесь этой абсурдной версии о самоубийстве?

– А вы, выходит, не согласны? – понизив голос в конце фразы, инспектор превратил ее из вопроса в утверждение, которое Николас принял безоговорочно.

– Смешно даже вообразить такое. Изольда была богата, а кроме того, ей только что удалось создать обстановку, чреватую самыми неприятными последствиями – откопать золотую жилу для стравливания всех и вся. Для нее бросить все это сейчас – означало бы поступиться всеми своими принципами. «Все, чтобы причинить боль» – как мог бы сказать Гамлет. – Он тщательно взвесил этот парафраз, раздумывая, стоит ли метать бисер в присутствии людей, которым не посчастливилось обладать интеллектом, сопоставимым с его собственным. – Разумеется, она не променяла бы столь щедро открывшиеся перед ней возможности насолить окружающим на перспективу «попасться в плен к невидимым ветрам и беспрестанно вокруг Земли носиться в их яростном бурленье»[80]. Рэйчел, Джин, Дональд и Роберт – все были у нее под каблуком, если не под юбкой, смешавшись в унизительной путанице. Боюсь, это было убийство, мотив которого – либо деньги, либо секс.

– Фен, – сказал сэр Ричард, – только что отрицал, что секс может быть мотивом преступления.

– «К убийству так же близко сладострастье, как дым к огню»[81], – изысканно ответил Николас и добавил: – Избитое сравнение.

– Прошу прощения, сэр?

– Цитата из «Перикла», инспектор: непристойной пьесы о притоне разврата, написал ее некто Шекспир – не сомневаюсь, вы что-нибудь да слышали о нем!

Сэр Ричард несколько поспешно прервал его:

– А деньги? Девушка была богата?

– Да, скучнейшим, предсказуемым образом… Думаю, ее доход был около двух тысяч в год. Наследница – ее сестра, Хелен. И в продолжение этой темы, возможно, я должен упомянуть, что Изольда сообщила Хелен на вечеринке прошлой ночью о своем намерении в скором времени поехать в город, чтобы изменить завещание.

– Черт возьми, на что вы намекаете? – сказал Найджел.

Николас отмахнулся от него.

– Ох, уж эти мне неверно понятые порывы благородного шевалье, Найджел (как, несомненно, известно инспектору, это слово изначально означает любовь к лошадям), – так вот, эти порывы совсем ни к чему.

Инспектор быстро перевел на него неприязненный взгляд.

– Вы готовы подтвердить это под присягой, сэр?

«Это у него условный рефлекс, – подумал Найджел, – на любое скандальное заявление, такой же, как у собак Павлова, – слюноотделение при звуке колокольчика, возвещающего обед».

– В отличие от вас, инспектор, – с насмешливой серьезностью произнес Николас, – я не делаю различия между простой правдой и правдой под присягой. К тому же я – агностик по складу ума. Так что и клясться-то мне нечем, не покривив при этом душой.

– Никаких основных философских принципов? – саркастически вставил Найджел.

– Кроме того основного философского принципа, что не существует основных философских принципов, других у меня не имеется, – невозмутимо ответил Николас. – Однако мы смущаем нашего доброго инспектора. Вы можете считать, инспектор, что я подслушал этот разговор.

– Кто-нибудь еще присутствовал при этом, сэр?

– Бесчисленное множество других людей «присутствовали», инспектор. Но слышал ли кто-нибудь из них то, что слышал я, с уверенностью сказать не могу.

В этот момент Фен, критически рассматривавший себя в зеркале в противоположном углу комнаты, обернулся и направился в их сторону решительными шагами.

– Вы ведете себя по-идиотски легкомысленно, – напал он на Николаса. – Ответьте мне на один вопрос: что вы с Феллоузом делали этим вечером в не принадлежащей ни одному из вас комнате?

Ироничное превосходство Николаса мгновенно улетучилось.

– Мы слушали радиоприемник, – смущенно ответил он. – У Дональда нет приемника, а хозяин комнаты уехал, вот мы и воспользовались этим.

– За все это время кто-нибудь из вас выходил из комнаты? – тон Фена стал угрожающе официальным, и эта пародия на тон инспектора ничего хорошего не предвещала.

Николас сконфуженно потер нос.

– Нет, – сказал он с удивительным лаконизмом.

– Вы слышали выстрел?

– Едва-едва. В это время передавали «Жизнь героя». Хотя окна были открыты, звук был не таким громким, чтобы вздрогнуть от неожиданности.

– Боже правый, дружище. Не хотите ли вы сказать, что слушали эту вещь с настежь распахнутыми окнами?

– Ну, – смущенно ответил Николас, – было жарко.

– Вы слушали радиоприемник при открытых окнах, – произнес Фен. – О, мои ушки и усики! – добавил он, отбросив официальный тон. Инспектор воззрился на него с вежливым изумлением. – Наконец-то. Могу я спросить, а что было до «Жизни героя»? – поинтересовался он на этот раз с елейной учтивостью.

Николас как будто удивился:

– Увертюра к «Мейстерзингерам»[82], насколько я помню.

– Увертюра к «Мейстерзингерам»! Прекрасно. Прекрасно! – потер руки Фен, внезапно став похожим на педагога. – Восхитительная работа, восхитительная, восхитительная.

– Честно говоря, сэр, мне думается, вряд ли… – начал было инспектор, но Фен прервал его:

– Я все время подозревал это. Нет, нет, дорогой мой, не с вашей способностью к аргументации. Метод, метод! Наконец-то он у нас в руках. – С этими словами он упал в кресло в состоянии еле сдерживаемого экстаза и, казалось, заснул.

– Думаю, – сказал инспектор, – что мистеру Феллоузу стало получше.

В ответ на это Николас послушно двинулся к двери.

– Одну минутку. – Фен неуклюже повернулся в кресле и чуть помедлил, обдумывая что-то. – В котором часу вы затемнили окна?

– Незадолго до того, как услышали выстрел, кажется.

– Это сделали вы или Феллоуз?

– Я затемнял окна на этой стороне, а Феллоуз – со стороны внутреннего дворика.

– Вы не заметили ничего необычного в это время?

– Нет, к тому моменту уже сильно стемнело.

– Где вы сидели?

– В двух креслах у камина.

Фен крякнул. Казалось, эта информация доставила ему какое-то странное удовлетворение.

– Как вы думаете, кто убийца? – спросил он.

Николас опешил:

– Роберт или Рэйчел, или Джин, мне кажется; или Шейла Макгоу, или…

– Или кто?

– Шейла Макгоу.

– Это новый персонаж, инспектор, – сказал Фен с плохо скрываемой радостью. – Расскажите же нам о ней, – добавил он, обращаясь к Николасу.

– Это молодая особа с претензией на тонкое понимание искусства, которая регулярно ставит спектакли в репертуарном театре. – Он, не торопясь, произнес последние слова полностью, нарочито избегая сокращения. – Во время недолгого пребывания Изольды на сцене Уэст-Энда ей должны были предложить работу режиссера в пьесе, в которой предстояло появиться Изольде. Эта милая молодая женщина использовала свое влияние, чтобы лишить Шейлу работы, обнародовав тот факт, что сексуальные наклонности Макгоу не вполне традиционны. – В этот момент «комитет по защите нравственности» в шоке выпучил слегка окосевшие глаза. – Видите, профессор, – сделал он робкую попытку примирения с Феном, – мне известны все скандалы, фактически я новоявленный Обри[83]. Чего больше могла бы желать полиция?

– Если бы не то, что Обри мог хорошо писать, – холодно сказал Фен, – и, много выпив, в отличие от вас, все-таки пьянел, а также обладал искрометным и восхитительным чувством юмора, то, конечно, между вами можно было бы найти что-то общее. А именно – ваши сведения, похоже, столь же неточны, как его. Если я правильно помню, он дошел до утверждения, будто убийцей Марлоу был Бен Джонсон[84]. – Судя по выражению лица, он считал это обвинение чем-то в высшей степени оскорбительным.

Дональд Феллоуз, как оказалось, только частично оправился после вечерней попойки. Рвота вернула чувствительность его нервам, но алкоголь все еще продолжал свое странствие по кровеносной системе, кипя в жилах и звеня в ушах, и вследствие этого он чувствовал себя не только подавленным, но и не на шутку больным.