Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек (сборник) - Эдмунд Криспин

– …так что, как видите, – подытожил Найджел, – мотивов может найтись предостаточно, если девушка была убита. – Он с облегчением откинулся в кресле, довольный, что завершил свое дело, тяжело вздохнул и зажег еще одну сигарету.

– Мы, однако, совсем припозднились, – с досадой сказал сэр Ричард. – Придется многое оставить на завтра, Кордери.

– Да, сэр, согласен с вами. Предлагаю установить как можно более точно время и последовательность событий и подняться к мистеру Уорнеру, который терпеливо нас дожидается. Что касается двух других джентльменов… – с сомнением произнес он, – думаю, можно оставить их на завтра. Возможно, если мистер Блейк не против, он бы им это сообщил…

– Феллоуз будет всю ночь в колледже, – вмешался Фен. – Он не сможет покинуть территорию, если только не взберется на навес для велосипедов или не надумает вылезти через садик президента. – Он говорил извиняющимся тоном. – А все это от того, что система наполовину монастырская, а наполовину – нет[70], – удрученно присовокупил он ни к селу ни к городу.

– Ах вот как, ну и ладно, – несколько капризно ответил инспектор. – С ним тоже пообщаемся сегодня вечером. Но мистеру Барклаю ни к чему здесь оставаться, если он не хочет. – Инспектор уже слегка запутался. – Кстати, он вообще кто такой, этот мистер Барклай? – спросил он с раздражением, которое можно было понять. – И какое имеет отношение к делу?

– В этом нет ничего странного, – сказал сэр Ричард напряженным тоном человека, пытающегося утихомирить нервного и легковозбудимого ребенка. – Просто он был знакомым погибшей девушки и случайно оказался в колледже, когда все это произошло.

– Понятно, – ответил инспектор, ничуть не смягчившись. – Если мистер Блейк…

– Да-да, инспектор, – поспешно сказал Найджел и снова пошел в комнату напротив, спрашивая себя, почему ему вечно достается роль мальчика на побегушках. Дональда и Николаса он застал играющими в безик[71] в окружении бутылок из-под пива. Дональд был в скверном расположении духа, усугублявшемся физической усталостью. На худощавом темном лице Николаса застыло его обычное выражение изящной учтивости. Найджела начинала сильно раздражать его манерность.

– Ну? – произнес Николас, приподнимая брови, когда Найджел вошел. – Как все продвигается, уже кого-нибудь арестовали? «Вот за такой вопрос посадить тебя в колодки стоило бы!»[72] – добавил он с избитым «красивым» жестом.

– Улики, – соврал Найджел, – все еще указывают на самоубийство.

Николас, почувствовав в его голосе неприязнь, пожал плечами и ничего не ответил.

– Сейчас уже не особенно нужно, чтобы ты оставался здесь, если тебе не хочется.

– Дорогой мой, – ответил Николас, – я бы уже давно ушел, если бы захотел. Но, как видите, я остаюсь. Мне интересно.

– Это уж как тебе угодно, – резко отозвался Найджел и вышел, честя Николаса себе под нос.

Еще ему не понравилось состояние Дональда, который, как он подозревал, будет абсолютно пьяным к тому моменту, когда они начнут его допрашивать. Это произведет плохое впечатление, но зато он быстро расколется. Однако какое, впрочем, он имеет право подозревать в чем-то Дональда, да и вообще кого-либо в чем-либо? Он осознал, что, если бы не Фен, к этому времени дело бы уже давно закрыли как самоубийство. На мгновение Найджел засомневался в авторитете Фена – а не делает ли тот просто-напросто из мухи слона? Но когда он вспомнил почти сверхъестественный лихорадочный блеск сосредоточенности в глазах Фена и еще раз обдумал все улики, то был вынужден признать, что все это, несомненно, дурно пахнет. Ломая над этим голову, он поспешил обратно.

Инспектор дожидался Найджела, с нарочитой сосредоточенностью глядя в свой блокнот. Он без энтузиазма узнал о решении Николаса и мысленно спросил себя, попадет ли этой ночью в постель. У него выдался тяжелый день в участке, и к тому же он недавно женился на молодой женщине, так что его можно было извинить. Он заставил себя вернуться к работе со смешанным чувством решимости и отвращения.

– Итак, сэр, – сказал инспектор, – согласно вашему рассказу, сразу у нескольких людей имелись причины недолюбливать убитую девушку. Позвольте, я их перечислю. Номер один, – начал он загибать пальцы, – мистер Роберт Уорнер. Он был знаком с мисс Хаскелл в прошлом, и, как вам кажется, они состояли в любовной связи.

(В этом месте своей речи инспектор подумал было выразить бурное неодобрение, но вдруг почувствовал, что это будет неуместно, и сделал неубедительную попытку превратить все в затянувшийся кашель.)

– Вдобавок к этому, – продолжил он, – девушка вела себя по отношению к мистеру Уорнеру навязчиво с момента его приезда и, очевидно, вечером накануне рокового дня поставила его в компрометирующую ситуацию, ведь мистер Уорнер состоит в отношениях с другой молодой особой – мисс Рэйчел Уэст.

Он немного помедлил, потрясенный этими любовными перипетиями, и перешел к следующему по списку человеку.

– Два. Сама мисс Уэст, по обозначенной выше причине – в том смысле, что она ревновала мистера Уорнера к мисс Хаскелл.

Три. Мистер Дональд Феллоуз – хотя он был влюблен в мисс Хаскелл, ее пренебрежение им ради мистера Уорнера привело его в бешенство, и к тому же он не одобрял бывшие на грани приличия телодвижения мисс Хаскелл на сцене.

– Ну, что вы… – пробормотал Найджел в ответ на эту настораживающую характеристику, но инспектор уже поехал дальше:

– Четыре. Мисс Джин Уайтлегг, влюбленная в мистера Феллоуза. Одержимость мистера Феллоуза мисс Хаскелл вызывала у нее негодование, и кроме того, она считала, что последняя (мисс Хаскелл) играет его (мистера Феллоуза) чувствами.

Тут инспектор обдумал это дополнительное свидетельство деятельности Венеры Пандемос[73] и пришел в еще большее смятение.

– Пять. Мистер Николас Барклай, убежденный, что мистер Феллоуз гробит свой талант из-за одержимости мисс Хаскелл, и вообще относившийся к ней с неприязнью в принципе. Это едва ли может быть мотивом, сэр, – сказал он, оставив официальный тон. – А что касается первой части, про талант, признаюсь, я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.

Сэр Ричард хотел было произнести целую речь по поводу значения артистической личности для общества, но, подумав еще раз, промолчал.

– Наверное, это едва ли могло послужить мотивом, – согласился Найджел. – Просто у меня было такое впечатление, понимаете. Разумеется, возможно, что существует еще масса людей, у которых имелись гораздо более веские причины не любить Изольду. Ее вообще недолюбливали.

– Это я уже понял. Но, думаю, на данный момент у нас и так достаточно набралось.

– Надеюсь, – сказал Найджел, – на меня потом не заведут сразу десяток дел по обвинению в клевете?

– Нет-нет, сэр. Вас официально попросили рассказать о своих впечатлениях, что вы и сделали, вот и все. К вам не будет предъявлено никаких претензий, если эти впечатления окажутся неверными. – И он посмотрел на Найджела с суровостью средневекового инквизитора, пытающегося исторгнуть из какого-нибудь непримиримого катара[74] публичное отречение от ереси. Найджел, однако, никак не отреагировал.

В этот момент в дверь просунулась голова констебля.

– Капитан Грэм здесь, сэр, – сказал он. – Вы примете его сейчас?

– Да, Элбоу. Проводите его сюда.

Питер Грэм казался каким-то притихшим по сравнению с тем, как вел себя раньше. Его жизнерадостная бойкость куда-то делась, а лицо омрачало выражение непривычной и потому немного нелепой серьезности. Он быстро поздоровался с Найджелом и сел на край стула, положив руки на колени.

Да, сказал он, револьвер был его. Он обнаружил его пропажу на следующий день после вечеринки, когда приводил в порядок комнату. У него было жуткое похмелье, сообщил он некстати, никого, правда, этим не удивив, и пропажа револьвера очень его встревожила. Да, он слышал, что произошло («вот бедолага-то»), и считает себя отчасти ответственным. Но, черт возьми, такое невозможно предугадать, и, без сомнения, это произошло бы в любом случае, даже если бы никто не знал, что у него есть эта штука. Это не он, добавил Грэм, вытащил револьвер и стал махать им на глазах у всех. Когда у него спросили, почему он не сообщил о пропаже в полицию, он ответил, что, во-первых, несколько дней чувствовал себя совсем худо, а во-вторых, думал, что кто-то взял револьвер в шутку и принесет обратно. На вопрос, есть ли у него какие-то соображения насчет того, кто бы мог его взять, он ответил, что никаких.

Потом ему задали несколько вопросов, касающихся их отношений с Изольдой. Но, за исключением того, что она заговорила с ним в поезде, он видел ее утром в понедельник в баре, и она приходила к нему на вечеринку, ему нечего было сказать. Он вообще о ней не очень-то много думал, но, по его же словам, она показалась ему привлекательной. О ее личной жизни он не знал ничего. На вечеринке она, кажется, страшно напилась и разозлилась на него, когда он забрал у нее револьвер. Но вечеринки на то и вечеринки, и алкоголь, доложу я вам, странно влияет на женщин. Он абсолютно ошарашен всей этой ситуацией и не в состоянии назвать ни одной причины, почему Изольда могла покончить с собой, впрочем, раз уж на то пошло, причин, почему не могла, он тоже не назовет.