Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек (сборник) - Эдмунд Криспин

– Я чувствую себя немного виноватой за свое ужасное поведение в истории с тобой и этой девицей. Это было что-то вроде помешательства.

– Боюсь, я ничего не сделал, чтобы разрядить ситуацию. Но ее приход в мою комнату со стороны действительно выглядит некрасиво, даже полиция не преминула мне намекнуть, будто я спал с ней.

– Если бы я временно не потеряла рассудок…

– О, дорогая, не вспоминай об этом. Все уже кончено.

Рэйчел опечалилась.

– Да – именно кончено. Они догадываются, кто это сделал?

– Насколько мне удалось узнать, весьма смутно. Может быть, Фен, но он много притворяется, и поэтому трудно сказать. В любом случае, умоляю, давай оставим эту тему… Боюсь, полицейские тебя сегодня навестят.

– Надо ли… что-нибудь?..

– Что ты, нет! Мне нечего скрывать. Скажи им всю правду.

– Правда, насколько это касается меня, заключается в том – хорошо, дорогой, в том, что я не была в Северном Оксфорде прошлой ночью; это выдумка, прикрывающая мое отсутствие. После нашей с тобой ссоры мне было… так невыносимо плохо. Я должна была уйти куда-нибудь одна.

– Я бесчувственная скотина, вот я кто.

– Нет, дорогой, конечно, ты ни в чем не виноват. Но мне от этого было не легче. Я пошла в кино и смотрела какой-то отвратительный фильм.

– И что из этого?

– Неужели не понимаешь? Это значит, что у меня нет алиби. Они скажут…

– Моя дорогая, они не собираются арестовывать всех в Оксфорде, у кого нет алиби. Ты просто должна рассказать им это, вот и все. Поверь мне, – мрачно добавил Роберт, – если они начнут что-то против тебя, я натравлю на них лучших судебных экспертов Лондона.

Она выглядела такой обеспокоенной, что он подошел и нежно поцеловал ее в губы.

– Бедная моя, – сказал он, – не волнуйся. Лично я не собираюсь скрывать, что был бы в полном восторге, если бы они так никогда и не выяснили, кто это сделал.

Он вернулся в свое кресло.

– Слава богу, «Метромания» идет успешно, а теперь будет еще успешнее, хотя с моей стороны нехорошо так говорить. Знаешь, я подумываю о следующей пьесе. На этот раз главная роль – мужская. Персонаж вроде Шотовера[121] или Джайлза Оверрича[122] – хотя опять же, так говорить с моей стороны неприлично.

– Я правильно понимаю, что ты вновь хочешь запереться в четырех стенах, как только все закончится? Право слово, ты несносен.

Роберт усмехнулся.

– Я знаю. И не то чтобы мне самому от этого была хоть какая-то радость. – Тут он вопросительно посмотрел на нее. – Не представляю, знакомо ли кому-то еще это чувство, но мне скучно от собственных замыслов. Писать новую пьесу – все равно что вынашивать ребенка или плавать: это приятно, только когда все наконец закончилось.

Найджел завтракал в одиночестве, продолжая, как ему представлялось, заниматься здравым и объективным анализом фактов. Здравомыслие и объективность, однако, не помогали; ни одной искры внезапного озарения не возникло в его голове. В первую очередь его озадачивала история с кольцом: чем руководствовался убийца, надевая кольцо на палец Изольды уже после ее смерти? Он терялся в догадках, теории, основанные на этом факте, своей хитроумностью напоминающие механизмы Хита Робинсона[123], промелькнули одна за другой перед его мысленным взором, чтобы быть тут же поспешно отвергнутыми. Сказал ли Роберт правду, отрицая, что был с Изольдой в среду ночью? Почему так важно, что играло радио, а Изольда была убита в комнате Дональда? Что она там искала? Взяла ли Джин пистолет, и если да, то доказывает ли это, что убийцей является она? Этот внутренний диалог, как катехизис, разделенный на рубрики вопросов и ответов и чем-то напоминающий жанр диалогов между душой и телом, столь популярный в семнадцатом и восемнадцатом веках, был, как понял Найджел, абсолютно бесполезен, и он отказался от него, чтобы попробовать, какие возможности могут открыться в практикуемом Феном интуитивном методе. Он прислушался к интуиции, позволяя отрывочным впечатлениям проникать в сознание без всякого порядка и последовательности, и в результате почувствовал еще большую растерянность, чем прежде. На мгновение ему даже показалось, что он нашел тот самый, единственный и очевидный, элемент, которого недоставало, чтобы все сложилось в правдоподобную схему; но он, должно быть, так старательно предавался интуиции, что не смог осознать его и припомнить. Со вздохом Найджел отказался от этой попытки.

Во всяком случае, прежде всего ему требовалось повидать Хелен. Репетиция в то утро должна была начаться не раньше одиннадцати, и Хелен, вероятно, все еще в своих комнатах. Он надел плащ и отправился под дождем к Бомонт-стрит.

Дойдя до номера 265, он увидел двух смутно знакомых мужчин, идущих ему навстречу. Когда они приблизились настолько, что их можно было разглядеть, оказалось, что это инспектор Кордери и сержант Спенсер, направляющиеся сюда явно с той же целью, что и он. И правда – у дверей они столкнулись.

Инспектор был в великолепном настроении. Он приветствовал Найджела с покровительственной доброжелательностью святого Петра, впускающего одного из младших евангелистов во врата обители вечного блаженства.

– О! Да это мистер Блейк. Как тесен мир! – малооригинально изрек он. – Смею предположить, вы, как и мы, на пути к мисс Хаскелл.

– Конечно, если я помешаю, то… – пробормотал Найджел, не желая уступать преимущество прибывшего на место раньше.

– Да нет, сэр, что уж там, пойдемте с нами, если хотите. Только я должен попросить вас не мешать нам в работе и не прерывать, пока мы там будем.

Найджел с некоторой официальностью выразил свое согласие, и они вошли и стали подниматься по ступенькам, причем он и инспектор, неуклюже толкаясь, старались опередить друг друга на узкой лестнице.

Хелен была у себя и писала письма. Она сидела в большой комнате, светлой, просторной, содержавшейся в безукоризненной чистоте и порядке, и несмотря на то, что большая часть обстановки и убранства ей не принадлежала, на всем здесь, как это всегда бывает в комнатах женщин, лежала печать ее индивидуальности, хотя она ничего специально не делала, чтобы этого достичь. Как подумалось Найджелу, тут имелся еще один характерный момент: комната была безошибочно женской – и вот почему (размышлял он с чисто мужской привычкой к анализу): здесь имелась уйма мелких вещиц. Здесь все так женственно… Он вспомнил описание Крессиды у Чосера:

Но в облике Крессидином дышалаТак женственностью каждая черта —Что женственней от века не бывало.

Так же, как Чосер любовался трансцендентальной, удивительной женственностью Крессиды, так и он любовался женственностью Хелен. Найджел смотрел на ее серьезное, детское лицо, мягкий волнистый шелк волос и чувствовал растерянность. Он глухо пробормотал слова приветствия, и она невесело ответила на них.

Даже инспектор, заметил Найджел с гордостью, был явно тронут при виде Хелен. Его манера обращения смягчилась настолько, насколько позволяла ему птичья внешность. К удивлению Найджела, он с очаровательной естественной учтивостью выразил свое сожаление о случившемся и принес извинения за то, что потревожил Хелен в столь ранний час.

– Я знаю, что вам бы хотелось отправиться на репетицию, мисс, – сказал он, – поэтому мы постараемся покончить с этим неприятным делом как можно скорее. В основном это – обычная формальность, вы же понимаете.

Хелен кивнула, сделав приглашающий жест присесть.

– Боюсь, вы сочтете меня несколько бесчувственной, инспектор, – сказала она, – но мы с Изольдой никогда не ладили – никогда на самом деле не знали друг друга хорошо – и в конце концов, она была моей сестрой только наполовину. Поэтому, хотя этот ужасный случай не мог не потрясти меня, я не могу с чистой совестью утверждать, будто я приняла эту потерю близко к сердцу.

Инспектор, после некоторого раздумья, видно, нашел такое объяснение вполне приемлемым. Надо думать, знакомые с детства сказки, в которых сводные сестры только и делают, что портят жизнь окружающим, до сих пор не утратили своей власти над его умом.

– Что ж, не наше это дело, мисс, – сказал он, но тут же добавил: – Хотя, естественно, мы должны задать вам пару вопросов. А теперь – не возражаете, если Спенсер снимет у вас отпечатки пальцев?

– Опять пустая формальность, инспектор? – ехидно спросила Хелен. Тот позволил себе учтивую улыбку.

– Так точно, мисс.

Спенсер, при входе бросивший отчаянный взгляд на впечатляющую коллекцию косметики на туалетном столике, принялся извиняться:

– Боюсь, мисс, что это немного испачкает ваши пальчики.

– Приступайте, сержант, – сказала Хелен, – как актриса, я привыкла, что меня раскрашивают всякими противными красками.

Дальнейшая процедура прошла в молчании.

– А теперь, мисс, – заговорил инспектор, – придется нам взглянуть на комнату вашей сестры.