Прощание кремлевского диггера - Елена Трегубова

Вскоре после того как я вернулась в Москву, ко мне под дверь опять приходил и пугал моих соседей какой-то странный тип. Он пришел к нашей знаменитой, известной всему Дому Нирнзее, Галине Бекетовне. Сначала он пытался подговорить ее шпионить за мной и звонить ему – докладывать, когда я прихожу домой, потом уверял ее, что «его другу на Петровке начальство дало указание закрыть дело о взрыве и поэтому его попросили помочь – пойти и переговорить с Трегубовой» (дело было, кстати, около 9 часов вечера – самое изящное время для разговоров по душам), а потом, когда я по случайному стечению обстоятельств ровно в этот момент подошла к двери Галины Бекетовны (чтобы сдать деньги на домофон, который у нас в доме решили поставить после взрыва), нам с ней пришлось полчаса сидеть, запершись в ее квартире и ждать приезда службы спасения, потому что настырный гость ломился в дверь. А в отделении милиции, расположенном буквально дверь в дверь с Галиной Бекетовной, ровно в этот момент всех как ветром сдуло. Вызванный нами наряд милиции (к приезду которых наш визитер, разумеется, уже исчез) наотрез отказался проверять, действительно ли этого человека прислали с Петровки. Мой знакомец из Управления внутренних дел (помните, я вам рассказывала? Анатолий Анатольевич, с которыми обменялась телефонами в день взрыва у своей двери), которому я позвонила и попросила разобраться, лишь заверил меня, что Петровка такими методами не работает. И больше не перезвонил. А участковых милиционеров из того отделения, что расположено в нашем доме, на следующий день всех, к несчастью, скосил сильнейший грипп, поэтому на работу они не вышли и расследовать ничего не смогли. Тем временем вскоре незваный гость снова подкараулил меня – на этот раз уже рядом с домом, но тоже поздно вечером, когда уже стемнело. Его сопровождал какой-то весьма прилично одетый человек, предъявивший мне удостоверение некоей Академии проблем безопасности. А мой «гость» заявил вдруг, что консьержка его неправильно поняла и что он имел в виду, что он – бывший заключенный и что органы пытаются на него «повесить дело о взрыве». «На меня уже пытались повесить дело о взрыве Холодова», – «обрадовал» он меня. Я искренне посоветовала ему больше никогда не приближаться ни ко мне, ни к моему дому. Мне было бы жалко, если бы мне пришлось покинуть Москву навсегда. В этом городе все уже так густо обросло моими воспоминаниями, что было бы также горько расстаться с ними, как сжечь свои старые дневники. И раз уж я взялась нести тяжкий крест нарциссизма, то напоследок порадую вас еще раз: я искренне убеждена, что моей стране было бы гораздо лучше со мной, чем без меня. Впрочем, я – сама себе государство. Я счастлива в любой точке вселенной, где у меня есть мой лэптоп. Да и там, где его нет, как выяснилось – иногда тоже. Честно говоря, по-моему, я и в политическую журналистику в свое время пошла только с одной идиотской, сентиментальной целью: помочь моей «внешней» стране стать хоть немножко более похожей на страну внутреннюю. Смешно, что призналась я себе в этом только сейчас – когда уже лишена возможности работать журналистом в собственной стране. По какой-то странной задумке судьбы, моя личная история в журналистике началась ровно в тот момент, когда вообще началась история независимой журналистики в постсоветской России. А теперь закончилась ровно в тот момент, когда, по сути, закончилась и независимая журналистика в России. Ну что я могу поделать, если мне так и не удалось объяснить своей внешней стране, какой прекрасной она могла бы стать? Мое персональное, внутреннее государство не насаждает своих идеалов силовыми методами. Что выгодно отличает его от государства внешнего, согласитесь. Что же касается моей внешней страны – то здесь, кажется, опять осталось надеяться только на чудо.