Прощание кремлевского диггера - Елена Трегубова

– За кого? – восклицает Путин.

– За него. За бывшего главу твоей администрации Волошина, – отвечает ему глава администрации. Тогда Путин хватает из секретного сейфа «ногу Шамиля Басаева и руку Руслана Гелаева» и принимается в ярости колотить ими мою книгу. Заканчивается репортаж трагически: «Владимир Владимирович сидел в углу своего кремлевского кабинета и сжимал кулаки. По его президентским щекам текли скупые мужские слезы».

Скупые мужские слезы вскоре пришлось вытирать и Михаилу Касьянову. Как мне рассказали, прочитав мою книгу, он был неприятно изумлен, что ни разу там не упомянут.

– Радуйся! И скажи ей за это большое человеческое спасибо, – образумил его один из персонажей БКД. Касьянов признался, что, вообще-то, «книжка Трегубовой ему очень понравилась». И через несколько недель после этого был уволен из премьеров.

Реакцию прочей политической тусовки на мою книжку точнее всего описала Дикун: «Когда они читают про других политиков – хохочут как сумасшедшие. А как только доходят до себя – мрачнеют как тучи и моментально теряют всякое остроумие». Живым примером такой реакции чуть было не стал мой друг, лидер российских либералов Борис Немцов, которому, как вы помните из предыдущей истории, достался первый сигнальный экземпляр книги. В подарок на день рождения. Немцов был дико горд, что книжки еще нет ни у кого в Москве – а у него уже есть. И я, разумеется, ожидала, что он тут же набросится на нее, проглотит за одну ночь и позвонит мне с комплиментами. Но не тут-то было. Прошел день, два, неделя, а звонка от Немцова все не было. Ну, думаю, наверное, занят предвыборной борьбой. Сама я ему решила не перезванивать: неудобно же как-то автору напрашиваться на похвалы. Я решила подождать. Но прошла еще неделя, а Немцов все молчал как рыба об лёд. Я не выдержала и перезвонила Ленке Дикун, работавшей тогда его пресс-секретарем, и спросила:

– Слушай, в чем дело? Я просто не верю, что Боря до сих пор не прочитал книгу! Почему он не звонит – он что, действительно так сильно занят?

– Знаешь, это очень хорошо, что он не звонит. Пусть он хотя бы немного остынет… – нервно рассмеялась Дикун.

– Ты хочешь сказать, что он на меня обиделся?!? – изумилась я.

– Не то слово! – все с тем же нервным смехом поведала мне Дикун. – Ты бы слышала, как Боря кричал: «Сука Трегубова! А еще друг называется! Она же там у себя в книжке меня… изобразила! (Смысл непечатного термина, употребленного, по рассказам Дикун, Немцовым по отношению к своему персонажу из „Баек“, точнее всего было бы перевести на литературный русский язык как „чересчур открытый парень“. – Е.Т.) Я знала, что по части способности посмеяться над собой у Немцова все в порядке. Поэтому решила действительно просто подождать, пока он остынет. И правильно сделала: как только до Немцова дошли сведения, что мой тираж задерживают, он весьма благородно, забыв про свои обиды, позвонил мне и предложил с думской трибуны выступить с депутатским запросом по этому поводу как лидер фракции.

– Трегубова, если честно, то книжка очень смешная! – сообщил мне мой друг Боря, – Я смеялся в голос, когда читал! Но как ты про меня написала?!? Стерва!

С другим правым деятелем мне пришлось даже помериться тиражами. В конце 2003 года у меня была презентация в Питере в книжном магазине на Невском, 13, который принадлежит ведущей книготорговой фирме «Буквоед». Сев в самолет на обратном пути, я поняла, что авиакомпания, видимо, специально сортирует пассажиров по интересам: мне дали место рядом с Альфредом Кохом, который незадолго до этого тоже выпустил книжку «Ящик водки». Поскольку писатель Кох по совместительству являлся еще и главой избирательного штаба «Союза правых сил», а дело было буквально за неделю до парламентских выборов, я, разумеется, едва, сев, стала монить его за трусливую позицию СПС по аресту Ходорковского. Да, безусловно, на фоне всех остальных трусливо молчавших бизнесменов и политиков «крестный отец» СПС Анатолий Чубайс, сразу после ареста выступивший по телевизору против «выборочного правосудия», когда репрессируются только неугодные властям предприниматели, выглядел прямо-таки последним героем. Однако ни он, ни кто-либо другой из правых так и не решился перед выборами публично произнести то единственное и главное имя госзаказчика посадки Ходорковского, которое все они со стопроцентной уверенностью называли в кулуарах. Протест Чубайса тоже был трусливо адресован только Генпрокуратуре – точно так же, как за три года до этого, на заре путинского президентства, в момент посадки Гусинского. Тогда, после того как Гусинского общипали и вышвырнули за границу, Чубайс еще долго с гордостью поминал мне эту свою подпись под вялым обращением к прокурору, когда я упрекала его, что он лег под Путина и предал свои же либеральные убеждения. За годы путинских реформ моральный прогресс правых явно не стоял на месте. Теперь на мои упреки, что «либералы» покорно проглотили арест Ходорковского, друг Чубайса Кох возразил:

– А меня сейчас абсолютно все устраивает! Знаете, что в советские годы с вами за такую книгу сделали бы? Уже давно бы принудительное питание через клизму в психушке вливали!

Я на пальцах пыталась доказать Коху, что их тактика по Ходору «две шаги налево, две шаги направо», даже не просто аморальна, а предельно неэффективна с менеджерской точки зрения. До сих пор убеждена, что если бы в тот момент правые не испугались и не подставились Кремлю в удобной позе, а честно выступили бы как представители либерального электората (который в тот момент был ярко выражено протестным) с жесткой критикой репрессивных действий Путина против Ходорковского, а также действий Кремля по установлению тотальной цензуры в СМИ – то они не просто прошли бы в Думу, а получили бы на выборах как минимум 15%. Мне долго объясняли потом, что встать в оппозицию мешала некая кулуарная договоренность, которая якобы была у СПС с Кремлем. Якобы с Сурковым. Который якобы пообещал лидерам СПС, что, если они перед выборами откажутся от критики Путина в своих публичных выступлениях, их партию пропустят в Думу и не будут перекрывать кислород на телевидении для их предвыборной рекламы. Ну что ж, если такая сделка действительно имела место, то можно только поздравить Кремль с еще одной удачной разводкой. За время нашего полета Питер-Москва мне, разумеется, ни в чем не удалось убедить Коха: он все твердил мне, что ему «посчитали», что их электорат поддерживает Путина.

– Вот, послушайте, какие мне дают рейтинги…

– Да какие у вас рейтинги! – разозлилась я, когда мы уже приземлялись. – Вы знаете, что моя книга уже на первом месте в рейтинге бестселлеров во всех магазинах Москвы? А ваша книга, между прочим, в конце всех рейтингов плетется! Вот это – реальные рейтинги.

Я знала, что это удар под дых. Вернее, по писательскому самолюбию. Причем удар несправедливый, потому что его книжка сделана совсем недурно. Но иного средства воздействия, кроме шоковой терапии, в моем арсенале уже не оставалось.

– Ах так?!? – заорал Кох с моментально загоревшимся маниакальным азартом в глазах. – А вот мы сейчас приземлимся и проверим в аэропорту, чья книжка лучше расходится!!!

И, едва выйдя в зал прилета «Шереметьево-1», мы, как два маньяка, одержимых нарциссизмом, моментально позабыв, что Родина в опасности, отпихивая локтями друг друга и не вовремя попавшуюся под ноги изумленную публику, наперегонки бросились к книжным лоткам. Это была моя сокрушительная моральная победа. В первых двух ларьках книги могильщика НТВ Коха не оказалось вовсе.

– Так ведь это же значит, что ее всю раскупили! Это же прекрасно! – радовался, как ребенок, Кох.

– Не раскупили, а не завезли. Расходится плохо, вот мы и не заказали, – быстро вернула его с небес на землю продавщица.

«Байки» были выставлены везде. Наконец, в третьем киоске мы отыскали «Ящик» Коха. Трагикомедия с продавщицей, у которой мы пытались узнать «рейтинги», едва поддается описанию. Она в тот момент разговаривала с кем-то, кажется с любимым человеком, по телефону. Разговор был явно тяжелым.

– Вася, ты меня неправильно понял… – с похоронным выражением на лице говорила она в мобилу. Тут Кох подскочил к ней и, как джентльмен, чтобы не мешать ее личному разговору, начал молча тыкать пальцем в «Байки» и одними губами спрашивать: – Сколько экземпляров продали сегодня? Но Вася явно ничего не желал понимать, и поэтому женщине уже было ну совершенно пополам, что у ее киоска приплясывают от нетерпения с нездоровым блеском в глазах авторы двух выставленных у нее на прилавке бестселлеров.

– Вася, я тебе клянусь, Ты меня неправильно понял. Ничего такого не было… – совсем уже упавшим голосом уговаривала она трубку.

Тут продавщица заметила, наконец, Коха, расшифровала его пантомиму по поводу моей книги и с какой-то горечью сунула ему в лицо свою растопыренную ладонь: пять экземпляров. Но Кох, разумеется, не унимался и опять начал приставать к бедной женщине теперь уже со своей книжкой. Тут киоскерша обернулась и так показала нам один палец, что разночтений в том, что это – фигура, а не цифра, быть не могло. Мы с Кохом обменялись книжками (причем каждый купил в ларьке свою книгу и передал конкуренту) и разошлись по углам писать язвительные дарственные надписи. Я, памятуя, что Кох как-то раз назвал себя «великим русским писателем», разумеется, вывела на титульном листе: «Великому русскому писателю от великой русской писательницы». Алик примирительно написал мне: «Жаль, что приходится конкурировать. Если бы договорились, могли бы поделить рынок».