Респубика ученых - Арно Шмидт

Поднимаемся. (Мой багаж взял спортивного вида подросток и доставил в гостиницу правой стороны, находившуюся под управлением американской администрации, где я должен был обедать). / «Я очень вкратце познакомлю Вас с кварталом, где расположены наши машины, механизмы, силовые установки.»

Вот эта широкая пустынная площадь?: Примерно один километр длиной, почти столько же в ширину? — Он кивнул: «Right!»[137] / Всего лишь одно здание возвышалось, словно встав на якорь, посреди этого железного моря (здесь поверхность острова была лишена всякого покрытия и простиралась перед нами наподобие огромных вафельных ячеек из железа. Я внутренне содрогнулся: точно так же выглядели пустынные, гулкие пространства предместья, с пугающими утесами кое-где вздымавшихся домов, среди которых я вырос!). / «Водонасосная станция», (Где закачивается и дистиллируется морская вода. Мы подошли к стене без окон и, пройдя через отверстие размером в рост человека, спустились вниз).

Внизу: сначала я увидел только огромное, ужасающих размеров колесо. (Оно тяжело вращалось в маслянистой тьме: так равномерно, так равномерно!). Передо мной возникло чье-то лицо; оно с презрением разглядывало меня сквозь проволочное заграждение бровей. (И поскольку я еще не притерпелся к темноте: из сострадания мне освободили путь, убрав из-под ног канистру со смазочными материалами.)

«Атомное топливо?» (об этом я слышал еще на корабле; но): «разве не было первоначально заявлено, что это на острове абсолютно запрещено — привозить сюда ядерное горючее?» Старший машинист в ответ лишь сморщил правую щеку в беззвучном смехе: «А Вы думаете, больши[138] придерживались этой договоренности? — Как-то нам бросилось в глаза, что одна русская, часто ездившая на нашу сторону и обратно в качестве курьера, носит в ушах поразительно большие серьги: мы тут же за ней со счетчиком Гейгера:?:!!». — И старший машинист тоже гневно тряхнул головой: «И никакого ложного стыда относительно “доброго атома “»![139]

(А что выделывали, по слухам, русские на своей стороне!: На должности ответственных технических специалистов брали только «надежных» людей. Я, скептически: «Да разве такое вообще бывает?» Он: «О, еще как!»: У них, говорят, в Сибири существовала колония — в совершеннейшей глуши, вдали от людей — где говорили только на особом, специально для этой цели изобретенном языке. С очень небольшим, очень специфическим словарным запасом, недоступным пониманию обычного русского человека. Браки разрешались только между местными жителями. От них не дождешься, чтобы они что-нибудь выболтали. Совершенно не поддаются действию психотропных препаратов, применяющихся в борьбе со шпионажем: мы уже пробовали!

Многие вещи у них вообще не имеют названия: когда мы спросили одного из них, погруженного в гипноз, как у русских обстоит дело с ядерными испытаниями, он встал, скрестил руки на груди и затанцевал нечто вроде краковяка. «На вопрос: «Сколько атомных бомб здесь у вас на острове?» последовал тот же ответ; но, должно быть, бомб было немало, так как гипнотизируемый отплясывал добрых полминуты! / Да, да: но ведь у нас, в Свободном Мире, все обстоит иначе, не так ли?!» — Я огляделся: похоже, по мне видно, что все услышанное произвело на меня явное впечатление? (И что это за уму непостижимые хитрости! — Даже если все эти рассказы и не соответствуют истине!).).

«О, разумеется, мы едем!»: он уселся за руль небольшого кадиллака; и мы вновь плавно покатили через Железные Ворота — на этот раз наружу. («Кекуле?» спросил охранник; и в ответ раздалось: «Уайерштрасс». И что-то еще, произнесенное шепотом.). / «Прекрасная спортивная площадка! Правда, мало используемая; лишь несколько стройных девиц из вспомогательного корпуса занимались гимнастикой — висели на кольцах, делали наклоны, повороты, махи ногами: «А где же писатели?» Но он невозмутимо изрек: «А poet does’nt run»;[140] и осторожно остановил машину у городской черты.

Посмотрим-ка сначала наш «серпантин»: «Великолепно!»: Невнятно лепеча, тихо струились воды реки Пулафука, плавно огибая поросший кустарником уголок («Опароке», «Опароке», курлыкали в утренней тиши самые настоящие лягушки); отсюда, с небольшого мостика, над которым склонилась плакучая ива, «Уголок поэтов» выглядел погруженным в сладкую дремоту: «Упоительно!». / Разбивка местности произведена в шахматном порядке: белые, скажем, поля, пущены под зеленые насаждения, на черных — на каждом углу — расположены одноквартирные домики?: «Exactly so»[141] / Сколько домов насчитывается здесь в настоящее время?: 67 «А также универмаг: вон там».

По еще пустынным улицам: ну еще бы, ведь было всего половина девятого, а люди искусства спят долго. Но он недоверчиво затряс головой: «Да, лентяи» /Прилежные вставали в четыре утра, чтобы посвятить работе эту пору драгоценной тишины; к десяти, когда другие еще только, зевая и кряхтя, выкарабкивались из своих постелей, они уже делали перерыв, испытывая первую усталость — но ведь что-то уже было сделано. — «И много тут таких?»: «Лентяев?: Yes[142] (я, правда, имел в виду как раз обратное; но и такой ответ удовлетворил меня).

Улицы, названные именами — «покойных» — писателей: проспект Кольриджа; проезд Китса; площадь сестер Бронте (там же они и возвышались, вся троица, погруженные в чтение, склонившиеся над рукописями: Шарлотта — выпрямившись во весь рост: сжимая рукой правую грудь (так что ее рафинированная плоть взбухшими валиками проступила между пальцами: ища душой страну любви. / Эмили — сидя, с наморщенным лбом, глубоко вдавив бронзовую пятку в бронзу пьедестала. / (Рядом с ними — Анна; с детски несмелым, почти испуганным выражением; она прижимала ручку-вставочку к губам). «Lovely!».[143]

Есть здесь животные?: Разрешено держать: обезьянок, собак, кошек, певчих птиц. Аквариумы с морской водой. (Разумеется, перед тем, как животные попадают на остров, их подвергают осмотру и дезинфекции: and soon.)[144] / Из диких животных, живущих на воле: вороны, зайцы, ящерицы, кроты. / Среди домашних животных, обитающих там, на «пашнях & лугах»: лошади, крупный рогатый скот; свиньи, овцы; козы, куры, утки.

Прекрасные растения: молодые тополя изумительной формы! Я остановился перед садиком, с интересом разглядывая его: два небольших, похожих на кустарник, деревца робко сплелись кронами, словно взявшись за руки — красный бук и двулистный клен: «Премило смотрится!». И он философски кивнул: «Садовники здесь за этим следят неусыпно».

Кроме того, — и он невозмутимо пошевелил рукой в кармане — именно здесь жил «мой Мерсье». (Как раз в этот момент в домике по соседству кто-то заиграл на рояле, обращаясь с инструментом с прямо-таки варварской виртуозностью.) Инглфилд нерешительно пожал плечами; но, все-таки, уступая моим настояниям, произнес приторно-вежливо: «Try him».[145] /И я позвонил в дверь, не вняв его предостережениям о нелюдимом нраве хозяина (при этом кое-что достав из своего бумажника).

Дверь распахнулась настежь: он уже высоко поднял палитру, приготовясь огреть ею непрошеного гостя! Однако, овладев собой — способность, заслуживающая уважения в художнике, — выхватил изо рта пук кистей и прорычал: «У меня нет времени показывать свои картины!» / Но и я, не моргнув глазом, тут же рявкнул ему в ответ: «А посмотреть кое-что время у Вас, может, найдется?!» и с этими словами сунул ему под нос фотокарточку его брата. / (Он буквально потерял дар речи — настолько неожиданно все произошло. Но постепенно пришел в себя и заулыбался. — «Tres bien»,[146] проворчал он благосклонно. И: заходите.») / Инглфилд, сама деликатность, украдкой попросил у меня разрешения отлучиться, чтобы позвонить по телефону: он хотел осведомиться, насколько далеко продвинулась его пассия со своей ополовиненной Европой.)

«Вы видели топ tres cher frere[147]?!: а теперь очень быстро и коротко рассказать ему о нашем мимолетном знакомстве; но он и этому был несказанно рад: «Я не видел его уже два года: так, говорите, он уже сержант?». «Да еще какой!» ответил я (что и говорить, великолепный экземпляр — этот долговязый канадец!) / Но:

«Нет!: Я должен ехать дальше: Меня, как журналиста, пустили сюда всего на 50 часов; из них — о, бог ты мой! — уже 18 израсходовано: да мне и вправду нечего больше рассказывать; а Вы поглощены работой; я ведь только хотел сдержать слово, данное Вашему брату!» Пожал ему не запачканный краской локоть. И снова, вслед за Инглфилдом, в дачный район.

«Да, дом у него обставлен просто грандиозно!»: You may well say so:[148] у этих поэтов здесь есть все, что только их душе угодно! Трехразовое горячее питание; холодные закуски подаются в неограниченном количестве, сколько кому заблагорассудится. Ежегодно выдается новый костюм; домашняя одежда изготовляется по желанию проживающих. Если разрешают врачи, можно бесплатно пользоваться растворимым кофе: если врач считает необходимым, в рабочем кабинете пациента создается низкое атмосферное давление: будьте любезны!» «Да», протянул я, размышляя вслух: «но ведь один костюм в год — это тоже не бог весть что…» Но тут Инглфилд сообщил мне еще более интересные сведения! / Ну, еще бы, если принять в расчет и это, то «эти парни» вполне смогли бы обойтись и без предоставляемой им дотации. Ведь: «Как Вы думаете, почему крупнейшие фирмы бьются за право поставлять нам свои товары бесплатно?! Только ради того, чтобы получить возможность писать в своих рекламных объявлениях: «Что носят на ИРАС? Ботинки фирмы «Игл»! — А смогли бы Вы устоять перед искушением, глядя, как в телерекламной передаче Фредерик Нельсон горделиво встряхивает своей белоснежной гривой, широким жестом кладет правую руку на клавиши пишущей машинки, стоящей рядом, и торжественно возвещает: «На этом ремингтоне каждый год пишется новая драма!»?» / (Правильно; как-то я целый месяц покупал виноградный сахар: только потому, что Белые Боги, обитающие здесь, якобы ничего — или почти ничего — другого не вкушают; разве что еще масло из ростков пшеницы фирмы «Бигтэйлз».) / «Если бы Вы знали, какие посылки большинство здешних жителей отправляет домой: целые тюки одежды!»