Респубика ученых - Арно Шмидт

«Нет!: Я должен ехать дальше: Меня, как журналиста, пустили сюда всего на 50 часов; из них — о, бог ты мой! — уже 18 израсходовано: да мне и вправду нечего больше рассказывать; а Вы поглощены работой; я ведь только хотел сдержать слово, данное Вашему брату!» Пожал ему не запачканный краской локоть. И снова, вслед за Инглфилдом, в дачный район.

«Да, дом у него обставлен просто грандиозно!»: You may well say so:[148] у этих поэтов здесь есть все, что только их душе угодно! Трехразовое горячее питание; холодные закуски подаются в неограниченном количестве, сколько кому заблагорассудится. Ежегодно выдается новый костюм; домашняя одежда изготовляется по желанию проживающих. Если разрешают врачи, можно бесплатно пользоваться растворимым кофе: если врач считает необходимым, в рабочем кабинете пациента создается низкое атмосферное давление: будьте любезны!» «Да», протянул я, размышляя вслух: «но ведь один костюм в год — это тоже не бог весть что…» Но тут Инглфилд сообщил мне еще более интересные сведения! / Ну, еще бы, если принять в расчет и это, то «эти парни» вполне смогли бы обойтись и без предоставляемой им дотации. Ведь: «Как Вы думаете, почему крупнейшие фирмы бьются за право поставлять нам свои товары бесплатно?! Только ради того, чтобы получить возможность писать в своих рекламных объявлениях: «Что носят на ИРАС? Ботинки фирмы «Игл»! — А смогли бы Вы устоять перед искушением, глядя, как в телерекламной передаче Фредерик Нельсон горделиво встряхивает своей белоснежной гривой, широким жестом кладет правую руку на клавиши пишущей машинки, стоящей рядом, и торжественно возвещает: «На этом ремингтоне каждый год пишется новая драма!»?» / (Правильно; как-то я целый месяц покупал виноградный сахар: только потому, что Белые Боги, обитающие здесь, якобы ничего — или почти ничего — другого не вкушают; разве что еще масло из ростков пшеницы фирмы «Бигтэйлз».) / «Если бы Вы знали, какие посылки большинство здешних жителей отправляет домой: целые тюки одежды!»

И мебель?: Да; все, все бесплатно! — И гигантские звуковидеоустановки?: И их тоже. / Кровать поистине языческой упругости. Секретарши — в любое время дня и ночи, согласно объявлению: «Кто еще ни разу не был поэтом, должен вступить на это поприще здесь, начав его с этого — мы об этом подумали». -

Время от времени поэтами и писателями овладевала всем известная блажь — желание зажить «простой жизнью»: в спешном порядке в их распоряжение предоставлялась сложенная из бревен хижина на озере Отсего: «Нельзя ли мне увидеть что-то в этом духе?!» (Статья об этом получилась бы что надо! Самый смак для наших возвышенных абдеритов![149] — Ну, сначала ему нужно переговорить по телефону с одним из отшельников; и Инглфилд повез меня, ввиду этого обстоятельства, к своей подруге) —:

Сегодня она была бела как мел, словно напудренная!: открыла нам дверь с отсутствующим видом — руки и ноги у нее двигались как бы независимо от ее воли; не узнала нас; может быть, только голос Инглфилда показался ей знакомым; тут она по ошибке обняла меня (эх, и отвратно же вонял гипс, которым она нещадно наштукатурилась!). И проковыляла впереди нас между изваяниями в негритянском и сардинском стиле (на чем большинство современных художников «оттачивает глаз»); в мастерскую -

:?:! -: Ого, дьявол ее побери, и впрямь что-то получилось. / Бык — точь-в-точь наскальный рисунок из Альтамиры! — напружив мощные мышцы, горой вздыбив загривок, косил похотливым, налившимся кровью глазом (а уж прибор у него — ровно у солдата, что двадцать два месяца не был в отпуске; мне это знакомо). Из тени, отбрасываемой им, — умело повторяя ее, продолжая, вписываясь в нее, — вырастал второй черный бык: более стройный, изящный, с какой-то ядовитой ехидцей, покорно-податливый, вкрадчиво-лукавый, с кривыми рогами. /: И на каждом восседала «своя» Европа: прямая, тонкая, благородно-сероватая спереди: изогнувшаяся, тонкая, похожая на стебель лакрицы сзади! (Так вот, значит, как выглядит мисс Саттон обнаженной; в спешке у нее не оказалось под рукой другой модели для позирования. А, может, она и не хотела другой модели: бедный Инглфилд!) / (А теперь высказываться только в возвышенном духе. — И пока что-нибудь подходящее моменту не пришло в голову, беспрестанно бормотать как бы в экстазе; поражаться описывать вокруг картины круг за кругом…)

А-ау вот оно: кажется, придумал!: «Вы исповедуете манихейство!!» (В самом экзальтированном тоне, с видом самого искреннего и глубокого восхищения — да ведь и впрямь идея, посетившая девицу, была что надо!)

Она стояла на холсте; жемчужно серея телом; ее тяжелая челюсть беззвучно приоткрылась раз-другой — и тут она завизжала по-стрекозиному тонко и в то же время оглушающе-пронзительно: «Oh really! That’s me!»[150] (И мы вместе принялись объяснять нетерпеливо ожидающему Инглфилду значение необходимых для понимания картины терминологических пар: Ормузд и Ариман; день и ночь; правый борт и левый борт. / Тут мне вспомнилось еще более элегантное выражение «Черное и белое». Всякий раз она обнимала меня, и всякий раз я ощущал решетку ее ребер. И мы вместе достали из гениально-захламленной кухни столь счастливо упомянутую марку виски.) Инглфилд лишь пригубил свой стакан и с озабоченным видом поднялся на второй этаж, чтобы позвонить оттуда.

Наедине с этим бледным членистоногим: она была в полном зашоре («из-неможена» после тяжкого ночного труда; измочалена, а теперь еще эта пара стопок алкоголя!); руки у нее ходили ходуном, как у марионетки: мы снова вскочили и обошли вокруг новой скульптурной группы: изгибы тел черных партнеров, откинувшихся в полете, словно на качелях, производили грандиозное впечатление!: «Рискованная забава!: Black[151] как раз набирает скорость: Cave![152] Quite so:[153] эта вещь мне, несомненно, удалась.» сказала она, вне себя от счастья. Снова положила мне свои руки на плечи (срабатывает инстинкт жертвы, у которой паук собирается высосать все соки: выстоять! Тут мой нос очутился в непосредственной близости от ее груди; и я, движимый чисто научным интересом, ткнулся им —? -: нет: ни малейших следов присутствия. Сзади можно было без труда взять руками ее позвоночник, напоминавший узловатую дубинку. Объем талии? — ну; сантиметров 60, не больше (это при росте-то 2 метра 12 сантиметров: бедный Инглфилд!) / Она в изнеможении упала на широкую кожаную тахту. Выразила желание выпить еще; но я решительно удержал ее от этого, и она поблагодарила меня за проявленную заботу своим писклявым голосом, взяв верхнее «до», никак не меньше: «вы правы: за мной постоянно нужно присматривать».). / На лестнице послышались шаги спускающегося сверху Инглфилда; он выглядел довольным:

«All right.[154] Мы можем посетить обоих. — Тут недалеко, всего четверть часа; я еще успею по дороге показать Вам наш порт и аэродром. — Берти?: Good bye![155] А сейчас ложись спать.» / Он тщательно укутал ее двумя одеялами (одного ей бы не хватило — слишком коротко): ее бледное костлявое лицо, обернутое двумя кричащей расцветки пледами, смотрело на нас — вылитый Щелкунчик! Рот еще был открыт и что-то бессвязно шептал; громадные, тупо выпученные глаза остекленели. Но вот лицо словно подернулось паутиной, все черты его разгладились. Первый глубокий вздох. Мы настороженно стояли поодаль. Еще один. — И вдруг тишину разорвал пронзительно-резкий голос, полный необычайной силы, словно кто-то дунул в огромный рог: «Ступня! — Ступня у этой черной бабы: «ее нужно сделать поменьше!») Удовлетворенный вздох, напоминающий посвистывание ветра в штакетнике. Затем спящая, походившая на гигантского паука, успокоилась, опала, лишь 1000 ее суставов и сочленений двигались… И мы, на цыпочках, со значением переглядываясь и кивая друг другу, двинулись к выходу через разные двери: «What a woman!»[156]

Вверх по Портовой улице: Там, за деревьями, гостиница, где мы будем обедать.» / «В порт мне, в общем-то, не так уж и нужно», сказал я, «еще по прибытии я в достаточной мере увидел и оценил его; здесь для меня значительно больше интересного». (Но все-таки мне пришлось проследовать за ним по крайней мере хотя бы в одно из складских помещений, где хранилось продовольствие: «Позвольте мне открыть Вам одну баночку?» / Он только усмехнулся, увидев на моем лице недоверчивое выражение; мне было позволено выбрать банку любых консервов по вкусу. — Ну, скажем, э-э: вот эту!» («Деликатесная колбаса из телячьего ливера: я внезапно ощутил голод и в то же время меня останавливало опасение переусердствовать в еде!) Я начал пробовать консервы, глубокомысленно наморщив лоб; без остановки работая столовой ложкой: пока не показалось дно, залитое слоем желе с пряностями, очистив всю банку весом в три четверти фунта, содержавшую чистое мясо, без костей. (Они смотрели, как я ем: сначала как на нечто само собой разумеющееся. Несколько позже, когда я погрузился в содержимое банки глубже, с некоторым замешательством. Когда банка была опустошена более чем наполовину — с веселыми улыбками, явно находя в этом повод для развлечения. Потом — беспомощно-вопрошающе. В полном смятении чувств и мыслей, не зная, что предпринять. И услышав, как ложка заскребла о дно банки, взглянули друг на друга, словно желая воздать мне должное: о, да это отчаянный парень!: Такого голыми руками не возьмешь! (И когда я, обдавая их ливерным ароматом, возвестил: «Несравненно! (И тут же тщательно занес в блокнот этот факт, состроив важную физиономию), они широко развели руками, явно в восхищении от меня: «Let the eagle scream!»[157]/ Так, а теперь незаметно ослабить ремень брюк на две дырочки!)/