Портреты и прочие художества - Вячеслав Малежик

«Как ты посмел рассказать о фонограмме? Как теперь выходить следующим артистам? Ты о них совсем не думаешь? Ты их подставил!» – таков был монолог директора концерта.

«А они меня не подставляют, когда поют под „фанеру?“» – ответил я.

Ну, а что сейчас? Сейчас, по-моему, процесс зашел так далеко, что стал системным. Наверное, использование фонограммы, чтобы дурить публику, не было первым в ряду, как сейчас говорят, всероссийского обмана, но от этого не становится легче. Генномодифицированные продукты, договорные матчи в спорте, допинг, дуриловка на тотализаторе и так далее. Грустно… Хорошо, если у тебя есть возможность лечиться у семейного доктора. В общем, зарабатывая фонограммные деньги, мы едим фонограммные продукты и получаем разнообразные фонограммные услуги. Короче – круговорот фонограммы в природе.

Еще раз про любовь

Пусть говорят, что мы не воевали,А наши раны никогда не заживали.И каждый раз, когда меняется погода,Так ноют раны моего народа…

Слово антисемит я понял, вернее, мне объяснили, что это такое, довольно поздно – наверное, в классе девятом-десятом. Я не уверен, что осознание пришло с улицы. Скорее всего, я споткнулся об это слово, читая какую-то газетную статью. И пошло-поехало… Все чаще вокруг меня начали обсуждаться национальные вопросы, все чаще я слышал, что если бы… то было бы… И до сих пор эти проблемы обсуждаются в среде моего обитания, не сказать, чтобы часто, но разговоры возникают. Сказать, что я однозначно интернационалист, с молоком матери впитавший идеи Маркса-Ленина… Таки, нет… У меня к людям разных национальностей и разного цвета кожи, в частности к евреям, достаточно ровное отношение: кого-то люблю, если он мне симпатичен, кого-то нет – и так бывает.

Сейчас, углубляясь в историю моего отношения к проблеме, вспоминаю, что в детстве на бытовом уровне пресловутый антисемитизм существовал. Помню ситуации, когда еще в пятилетнем возрасте, короче до школы, в драке тебе разбивали нос, и ты, размазывая кровь, сопли и слезы по лицу, покидал поле сражения, бормоча своему обидчику, обычно русской национальности: «Еврей, еврей…»

Кто такой еврей и с чем его едят? Не знали, да и взрослые нам не объясняли. Знали, что обувь чистят и дворы метут татары, а евреи… Потом были анекдоты – анекдоты про грузин, про трех пузатых немцев и про евреев. Утверждают, что анекдоты очень точно отражают суть народа. Тех анекдотов я не помню, а может, после 1937 года их боялись рассказывать. С другой стороны, старый анекдот.

Вопрос: – Почему закрыли армянское радио?

Ответ: – Умер тот еврей, что его выдумывал.

К чему это я? А к тому, что, наверное, евреи не стали бы о себе дурного сочинять. Но есть другая фраза, что самые большие антисемиты – это евреи. И другая – ради красного словца не жалею и отца. А в школе – в общеобразовательной, да и в музыкальной – ни я, ни мои друзья не задавались вопросом, что бы могло значить отчество моего нового дружка. Отчеством друзей не интересовались и в гости друг к другу ходили редко. Не знаю, как в других семьях, а моя мама строго-настрого наказала мне, чтобы я не ходил к друзьям домой и тем более не садился за стол, потому что все жили бедно и каждый лишний рот – это была проблема. И мы гоняли в футбол и по крышам дотемна, и уважение завоевывалось умением бегать, прыгать, хорониться или пройти по карнизу дома, который еще не снесли. Может быть, если бы меня в музыкалке отдали на струнное отделение, то… Но я учился на народном…

Вспомнил, что моя матушка, будучи учительницей по профессии, подрабатывала репетиторством. И у нее был ученик – еврейский мальчик Миша Бикерман. Он ходил к нам домой, и я невольно участвовал в этих уроках. Мише было семь лет, а мне пять. Мамин ученик усваивал уроки школьной программы с трудом, с пятого-шестого раза. Горе – еврейский мальчик-двоечник, почти столь же редкое явление, как еврей-пьяница. Так вот вместе с Мишей школьную программу на два года раньше, чем надо, усваивал и я. А через два года, когда я пошел в школу, то все схватывал на лету…

Израильские агрессоры никоим образом у меня не ассоциировались с Гутерманом и Литвиной из нашего класса. И я осуждал союз Израиля, Англии и Франции не потому, что был за арабов, просто я тогда еще не понимал, что такое идеологическая обработка трудящихся. И поэтому, когда с мамой слушали очередные новости по радио, я вслед за ней повторял: «Господи, лишь бы не было войны». Тогда еще я не понимал, что война была Вчера – ну что такое десять лет назад, – это я о войне с фашистами.

Не знаю, может быть, жители наших трущоб в Лесных переулках, не читали нужных книжек, не рассказывали умных анекдотов, а может быть, просто я еще не дорос… Ведь Майн Рид и Александр Беляев с Фенимором Купером не заселяли страницы своих книг скачущими на конях и взлетающими в космические дали и опускающимися в морские пучины Соломонами и Моше, Сарами и Руфинами. В них были Зуриты и Гутиэре, Верная Рука и Виннету.

Но, взрослея, я все чаще сталкивался с обсуждением еврейского вопроса в СССР. То в передаче «Голоса Америки», то друзья на кухне… А потом пришло пресловутое умение читать между строк. Сказать, что я был всегда солидарен с «протестующим меньшинством», было бы некорректно, но у меня появился фактический материал, и мои аналитические способности позволяли раскладывать факты по полочкам. Получающаяся картина мне не всегда нравилась. Но страстное увлечение музыкой отвлекло меня от поиска политического гуру. Я пел – это нравилось мне, это нравилось моим слушателям. Я был сыт своей музыкой. А сытый голодного не разумеет.

Но самое забавное, что меня часто принимали за еврея. Помню, я долгое время в начале 70-х, когда началась довольно сильная волна отъездов евреев из СССР, обсуждал со своими новыми знакомыми еврейской национальности вопрос – «Уезжать или не уезжать?». Я изрекал что-то умное, цитировал анекдот, что здесь плохо и там плохо, но дорога через Вену. После этих разговоров я вырастал в своих глазах. А однажды я спросил маму девочки, с которой у нас были интенсивные перегладушки:

– А почему вы у меня спрашиваете совета?

– А ты разве не наш?

Пришлось объяснить, что наш или не наш имеет, как минимум, два аспекта.

– Если про национальность, то во мне совсем нет еврейской крови.

– Странно…

Наверное, действительно странно, потому что вскоре у меня произошел забавный эпизод. После одного из моих выступлений ко мне подходит зритель с очень характерной внешностью и опять же с присущим детям Сиона акцентом спрашивает:

– Малежик, а кто вы по национальности?

– Украинец…

– Вы – украинец? А как ваше отчество?

– Ефимович…

– О, Фима Малежик… Он мне рассказывает…

– Вы сильно удивитесь, что отца моего звали Ефим Иванович, а деда Иван Семенович… А может, Иван Самуилович?

Зритель в растерянности отошел.

Наступила перестройка… В конце 80-х – начале 90-х был массовый отъезд моих знакомых. Я был музыкантом, и среди моих коллег бытовало мнение, что надо уезжать не для себя, а хотя бы ради детей. Помню концерт популярного московского конферансье Володи Халемского. Он попросил спеть для него в Подольске – у меня было имя, мы собрали аншлаг. Потом прощались, выпивая за тех, кто уезжает, и за тех, кто остается. Было грустно… Уезжали талантливые хорошие ребята.

Кто-то из них, обладая недюжинной хваткой, сумел зацепиться за жизнь там, кто-то потерялся. М. Шуфутинскому и Л. Успенской нужно было уехать из страны, чтобы потом ее завоевать. Судьбы…

А я в 1990 году был приглашен с концертами в Израиль. Было безумно интересно… Каждый день образ Израиля менялся. Удивительно маленькая, ну как Московская область, страна расположена в пяти климатических поясах. Люди, населяющие страну, настолько разные, что диву даешься. Выходец из Европы и из Африки, белый и черный, и тот и другой евреи. И, может быть, правильно, что основной признак того, что ты еврей, – вера. Но…

Но очень провинциально. Это даже не Тернополь, а предместье Тернополя. Особенно это касается культуры. Ориентир – доказать тем, кто остался в СССР, что мы, эмигрировавшие, достигли благополучия и сделали правильный выбор. Правда, иногда это соревнование мне напоминает бесконечную борьбу России с Соединенными Штатами. Как в том, так и в другом случае оппонентов не очень беспокоили успехи израильтян и русских «Эллочек-людоедок».

Меня, как артиста, принимали широко и по-российски гостеприимно. Наша менеджер Шема Принц и ее муж Володя были щедры и открыты. С удовольствием показывали свой Израиль и были счастливы, если мы восхищались. А это чувство часто посещало нас. Шема и Володя были владельцами магазина русской книги «Книжная лавка», и этот магазин был центром жизни русской эмиграции. Мы вдоволь поболтали и попили чаев с В. Никулиным, М. Козаковым, Л. Каневским, В. Халемским. Заскакивали на огонек известные репортеры и телеведущие – А. Левинсон с женой, которая работала на русскоязычном телевидении под Сашиной фамилией. Красавица Рижская, по-моему, ее звали Валерия, не раз встречала нас с Шемой на пороге «Книжной лавки». Да и русские (по гражданству) актеры знали, что найдут здесь приют и тепло. Незабываемый вечер мы провели в доме Шемы с Александром Абдуловым, Таней Васильевой и Георгием Мартиросяном. Кстати, уровень литературы на прилавке «лавки» был удивительно хорош. А люди, приходившие в этот дом, объяснялись на блестящем русском языке.