Шрам - Марина Дяченко

Зима обернулась одним долгим бредом.

С детства закаленный, Эгерт, однако, простудился с наступлением первых же холодов, и на протяжении всей зимы старый отшельник не раз и не два сокрушался – как трудно долбить в мерзлой земле могилу.

Солль метался на соломе, задыхаясь и кашляя. Старик оказался скорее фаталистом, нежели врачевателем – он укутывал Эгерта рогожей и поил настоем трав, а убедившись, что больной успокоился и заснул, шел с лопатой в лес, справедливо полагая, что если долбить землю понемногу, то к нужному моменту яма достигнет как раз необходимой глубины.

Эгерт не знал этого. Открывая глаза, он видел над собой то заботливое рябое лицо, то темные потолочные бревна, испещренные узорами жуков-древоточцев; однажды, очнувшись, он увидел Торию.

«Почему ты здесь?» – захотелось ему спросить. Язык не слушался, но он все-таки спросил – не разжимая губ, немо, как отшельник.

Но она не ответила – сидела, нахохлившись, склонив голову к плечу, как скорбная каменная птица на чьей-то могиле.

«Почему ты здесь?» – снова спросил Эгерт.

Она пошевелилась:

«А ты почему здесь?»

Жарко, жарко, больно, будто в каждый глаз засадили по факелу…

Приходила и мать. Эгерт чувствовал на лбу ее руку, но не мог разлепить веки – мешали боль да еще страх, что он не узнает ее, не вспомнит ее лица…

Отшельник качал головой и брел в лес, взяв под мышку лопату.

Однако случилось так, что морозы сменились теплом, а Эгерт Солль был все еще жив. В один прекрасный день, слабый, как весенняя муха, он без посторонней помощи выбрался на порог землянки и поднял к солнцу лицо, на котором оставались только глаза и шрам.

Отшельник выждал еще несколько дней, а потом, вздыхая и утирая пот, засыпал землей пустую могилу, которая стоила ему стольких трудов.

…Старая колдунья жила на отшибе. Эгерт украдкой начертил на дороге круг, прижал мизинец левой руки к большому пальцу правой и постучал в ворота.

Он готовился к этому визиту не день и не два; не раз и не два отшельник пытался что-то втолковать ему, тыча пальцем в шрам. Наконец, собравшись с духом, Солль отправился на хутор самостоятельно – именно затем, чтобы навестить колдунью.

Во дворе было тихо – наверное, старуха не держала собак. Весенний ветер медленно поворачивал над крышей громоздкий флюгер – осмоленное колесо с приколоченными к нему сморщенными тряпицами, в которых Эгерт, присмотревшись, узнал лягушачьи шкурки.

Наконец, послышались шаркающие шаги. Эгерт вздрогнул, но стиснул зубы и остался стоять. Калитка со скрипом приоткрылась; на Эгерта уставился выпуклый, голубой, как стеклянный шарик, глаз:

– А-а, Найда со шрамом…

Калитка открылась шире, и, преодолевая робость, Эгерт шагнул во двор.

У забора стояла крытая соломой конура; на цепи возле нее – Эгерт отшатнулся – восседал деревянный, облитый смолой зверь с кривыми гвоздями в приоткрытой пасти. На месте глаз были черные дыры; проходя мимо, Солль покрылся потом, потому что ему померещился скрытый в дырах внимательный взгляд.

– Заходи…

Эгерт вошел в дом, тесный от множества ненужных, брошенных как попало вещей, темный и таинственный дом, где стены в два слоя увешены были сушенными травами.

– С чем пришел, Найда?

Старуха глядела на него одним круглым глазом – другой был закрыт, и веко приросло к щеке. Эгерт знал, что старуха никому не делает зла – наоборот, в селе ее любят за редкостное умение врачевать. Он знал это – и все равно дрожал под пристальным неподвижным взглядом.

– С чем пришел? – повторила колдунья.

– Спросить хочу, – выдавил Эгерт через силу.

Глаз мигнул:

– Судьба твоя кривая…

– Да.

Старуха в задумчивости потерла курносый, как у девочки, нос:

– Посмотрим… Дай-ка поглядеть на тебя…

Небрежно протянув руку, она взяла с полки толстую витую свечу, зажгла ее, потерев фитилек пальцами и, хоть был светлый день, поднесла пламя свечки к самому Эгертовому лицу.

Эгерт напрягся; ему показалось, что от пламени исходит не тепло, а холод.

– Большая ты птица, – сказала старуха в задумчивости. – Эко тебя перекорежило… Эгерт…

Солль вздрогнул.

– Шрам твой, – продолжала старуха, будто беседуя сама с собой, – метка… Кто ж метит так…

Она приблизила глаз к самому Эгертовому лицу – и вдруг отшатнулась; голубой глаз едва не вылез из орбиты:

– Лягуха-засветница, лягуха-заставница, лягуха-заступница… Уходи. Уходи.

И, с неожиданной силой схватив обомлевшего Солля за плечи, вытолкала его прочь:

– Прочь… Уходи, не оборачивайся… Не мне пред ним стать, не мне с ним тягаться…

Не успев опомниться, Эгерт оказался уже у калитки. Прижался спиной к забору:

– Бабушка… Не гони… Я…

– Собаку спущу! – рявкнула колдунья, и – светлое небо! – деревянный зверь медленно повернул осмоленную морду.

Эгерт пробкой вылетел за калитку. Он бежал бы без оглядки и дальше – но подломились ослабевшие колени, и Солль мешком грохнулся в дорожную пыль.

– Что же мне делать?! – устало прошептал он, обращаясь к мертвому жуку на обочине.

Калитка снова скрипнула, приотворяясь:

– Ищи большого колдуна… Большого… А на хутор не ходи больше, живым не уйдешь…

И грохнула, захлопываясь, калитка.

Часть вторая.

Тория

Два косых солнечных луча падали из витражных окон, заливая каменный пол веселым пестрым светом; от этого строгий, мрачноватый мир библиотеки преображался на глазах. Из-за толстой стены ровно доносился гул голосов – в Большом Актовом зале вот-вот должна была начаться лекция господина ректора. Третье окно – на площадь – впервые с самой зимы широко и радостно распахнуло обе створки, и с площади слышался далеко не такой чинный, но куда более жизнерадостный шум – песни и выкрики, стук копыт и колес, хохот, звон жести и лошадиное ржание.

Работа близилась к концу – длинный список испещрен был крестиками, а столик-тележка страдальчески прогибался под непосильным грузом отобранных с полок фолиантов. Тория привычно поставила ногу на стремянку – но подниматься не стала, а вместо этого вдруг закрыла глаза и ткнулась лицом в теплое, отполированное ладонями дерево.

Снова весна. Снова распахнуто окно на площадь, и терпкий, так любимый ею запах старинных книг смешивается с запахом разогретой солнцем пыли, травы и навоза. Скоро прогреется река и на острове зацветет земляника… Странно и удивительно, но ей так хочется поваляться в траве. Полежать, ощущая щекой примятые стебли и бездумно глядя, как пчела заползает в бархатное нутро цветка. Последить глазами за муравьем, пролагающим путь по стволу…