Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. - Николай Погодин

Пряникова передернуло.

— Какое там счастье! Я из–за нее могу комнаты лишиться! Счастье! Ты мое положение пойми! У нее две комнаты, а она меня хочет прописать. Учти, дом старый. У меня одна комната — восемнадцать метров… Дом новый. Балкон. И это придется кому–то пожертвовать!

Володька вскипел. Ему вдруг вспомнился Иван Егорович, и он живо представил себе, как старик отчитал бы Емельяна Пряникова.

— Ну тебя к черту! — крикнул Володька. — Выбирай сам. Две комнаты с дамой, одна без! Я выбрал бы без. А как тебе выбрать, не знаю. Ты окончательно мутный человек. Ну тебя к дьяволу!

— Пойми же, — умоляюще забормотал Пряников. — Я не знаю… Стоит ли… Я не могу ее раскусить. Зачем я ей?.. Может, у нее тоже расчет имеется?

О том, что у него имелся расчет, он, естественно, не думал и себя за это не осуждал. Володьку эти слова привели в бешенство.

— Сволочь! А сам? Сам расчета не имеешь?

— Какой у меня расчет! Самый простой. Я боюсь чего? Я боюсь комнаты лишиться. Своими руками заработал.

— Ну и не лишайся.

— Так ведь… — Пряников улыбнулся с некоторым даже самодовольством. — Там у нее кой–какое убранство имеется. Приду на все готовое. И ведь жена! Не думай, что она какая–нибудь… Она порядочная.

Дверь скрипнула и отворилась. На пороге стояла женщина в соломенной шляпке блином.

Пряников пошел навстречу гостье так, словно под ногами у него был не пол, а тонкий лед. Он сложил руки как бы веером, словно они были не его, пряниковские, а нежные, тонкие и в маникюрах. Губы он сделал пятачком, как у поросенка, и заулыбался, но не так, как всегда, а тоненько, изящно, что, оказывается, очень шло к его физиономии. Володька поразился этому неожиданному актерству, но, когда Пряников открыл рот, Володька просто онемел.

Говорить так, по его мнению, могли только старые графы и князья. Пряников вроде бы пел и не пел, голос его то поднимался до самых высоких и нежных нот, то опускался до самых низких.

— Имеем честь, — сказал он гостье. Не найдя продолжения, он опять сделал губы пятачком, улыбнулся и прибавил: — К вашим услугам… — Затем опять помолчал и закончил: — Очень даже рады.

Гостья протянула руку, как делают актрисы в заграничных фильмах, и Пряников, оглянувшись на Володьку, поцеловал ей руку звонко, с чмоканьем, как целуют дети своих бабушек. Сделав косой поклон в сторону Володьки, Пряников сказал:

— Уважаемая Анна Романовна, познакомьтесь с моим лучшим другом.

Гостья протянула руку Володьке, точно так же как Пряникову, и певуче сказала:

— Анна Романовна.

Володька не стал целовать руку, потому что не знал, как это делается. Про себя он отметил, что Пряников старается во всем подражать своей даме.

— Пригласите сесть, — сказала Анна Романовна своим певучим голосом.

Володька ногой пододвинул стул. Она передернула плечами, усмехнулась и села. Теперь Володька мог разглядеть ее как следует. С его точки зрения это была старуха. Во всяком случае, она была старше Ирочки вдвое, если не больше. Но это была миловидная старуха. Словом, это была та самая дама, какую так долго искал Пряников. От нее, как полагается, несло духами. Под соломенной шляпкой у нее было приличное лицо, белое с розовым. Серые, точнее бесцветные, маленькие глаза внимательно посматривали вокруг.

— Снимайте головной убор, Анна Романовна, будьте как дома, — сказал Пряников тем же необычным голосом. — А я выйду с другом на одну минуту.

— У вас секреты?

— Так… — Пряников отвел глаза. — Пустяки. Извиняюсь.

Он с силой взял Володьку за локоть и повел за собой. Едва они вышли из комнаты, Пряников бросил светский тон, которым разговаривал с гостьей, и горячо прошептал:

— Володька, помогай! Если она тебе понравится, моргни один раз. Не понравится — два раза. Пошлю к черту.

Ничего больше не сказав, он вернулся в комнату.

Володька остался один в сенцах общежития. Вот так женитьба! Только моргни ему, и он пошлет к черту свою Анну Романовну, перед которой минуту назад ходил чуть ли не на цыпочках. «Володька, помогай…» Эти слова, сказанные просительным шепотом, стояли у него в ушах. Впервые в жизни он почувствовал себя взрослее собственных лет. С этим чувством он вошел в комнату.

— Как вас зовут? — спросила Анна Романовна, приветливо глядя ему в лицо.

— Владимир…

— А отчество?

— Не стоит.

— Почему?

— Молодой еще. Зачем мне отчество?

— Значит, я старая?

— Я этого не говорю.

— Но думаете…

Володька покраснел. Анна Романовна засмеялась. Пряников разливал водку, напряженно следя, чтобы корки лимона не попали в рюмки, что, по его соображениям могло выглядеть некультурно. Анна Романовна, продолжая смеяться, с удовольствием сказала:

— Вот у меня сын… — Вдруг она запнулась. Потом через силу добавила: — Он тоже считает… — И совсем замолчала.

Пряников застыл с графином в руках. Он остановился весь целиком, от головы до ног, как останавливается механизм, лишенный силы движения.

Володька не понимал, что случилось. Но Пряников и Анна Романовна понимали. Каждый по–разному, но с одинаковым ужасом. Наступило удивившее Володьку молчание. Он посмотрел на Пряникова, потом на Анну Романовну и наконец все понял. Она проговорилась! Она скрывала, что у нее есть сын, и проговорилась. Теперь ему, Володьке, моргать не придется!

Пряников решительно и тяжело поставил графин на место.

— Владимир, не уходи, — с тяжелым злорадством произнес он.

— А я и не собираюсь.

— Ты свидетель! — Теперь Пряников говорил своим обыкновенным голосом, произнося слова естественно и просто. — Слышишь, — повторил он, — ты свидетель.

— О чем ты говоришь? — спросил Володька, хотя отлично понимал, о чем говорит Пряников.

— Сейчас выскажу.

Но Анна Романовна испуганно сказала сама:

— Что сын? Да? Неужели я вам не говорила, Емельян? Честное слово, говорила. Помните, когда мы в последний раз ходили в «Ударник»?

— Не помню.

По силе, с какой Пряников это сказал, Володька понял, что дело у них кончено навсегда. Да и понятно! Сын… Значит, у нее была всего одна комната и Емельяну не имело смысла отказываться от своей собственной!

— Почему же вы сердитесь? — спросила Анна Романовна искательно и мягко. — Действительно, сын. Учится в Ленинграде, по морскому делу.

— Моряк, значит? — с тяжелой укоризной спросил Пряников.

— Будет штурманом…

— Штурманом?!

— Напрасно вы сердитесь.

— Интересно, как же мне не сердиться. К вам приедет моряк и даст жизни непрошеному гостю.

— Он хороший мальчик.

— Знаю я этих хороших мальчиков! Ты, Владимир, свидетель. Не я обманывал. Меня обманывали.

И тут Володьке стало жаль эту миловидную женщину, у которой были тонкие с голубыми жилками руки и пышные светлые волосы, пахнущие духами. Вспомнив об условии, он с мстительным чувством моргнул Пряникову один раз.

— Ты чего? — оторопело спросил Пряников.

— А вот так.

— Как?

— Как было сказано.

Пряников рассердился. Новое дело! Если она нравится Володьке, то пусть он и женится на ней… С штурманом. Пряников взял рюмку, другой рукой как бы нехотя подвинул рюмку Анне Романовне. Она слабо улыбнулась.

— Не надо скандалить, Емельян.

Он выпил рюмку залпом и поперхнулся.

— Шутка сказать, — заговорил он, откашлявшись. — Сынок… Моряк… Молчали! Шутка сказать!

Анна Романовна взяла рюмку и задумчиво сказала:

— Никто не может помешать счастью. — Подняв рюмку, она тряхнула головой и выпила… — За наше счастье!

Володька ждал, что будет дальше. Он уже знал, как Пряников реагирует на это слово. Но Пряников не обратил на него никакого внимания.

— Анна Романовна, — спокойно и негромко сказал он, — давайте говорить по–умному. Одно дело, когда есть две комнаты и один жилец, то есть вы сами! Другое дело, когда есть две комнаты и два жильца, то есть вы сами и сын–моряк.

Анна Романовна задумчиво смотрела куда–то в сторону.

— Я располагал на один предмет, а теперь получается другой. А квартирка–то так себе, сами знаете. Ход требует немедленного ремонта. Потолок тоже.

— Не понимаю, — еле слышно прошептала Анна Романовна.

Проникаясь острой неприязнью к Пряникову, Володька строго спросил:

— Ты человека сватал или комнату?

Пряников посмотрел на него с презрением.

— Могу сказать. Человека! — Он произнес это слово с особой значительностью. — И свою комнату мог просвистеть из–за человека, — закончил он еще более значительно.

— Ничего не понимаю, — повторила Анна Романовна. — Какую комнату?

— Реальную! — злобно сказал Пряников. — Восемнадцать метров. С балконом. Уясняете?