Лишь бы не было войны! - Владимир Булат

вокзале, закусывая мороженным в форме факелов.

Электричка тряслась по рельсам целый час, пока я не приметил уже почти стершиеся

в памяти очертания Ореховского вокзала. Густые кроны привокзального парка уже

скрывали бюст Ленина и перспективу главной улицы Орехова (в моем мире сна

называлась улицей Ленинградских курсантов, а здесь — улицей Юрия Гагарина). Я не

торопясь шел мимо частных домиков и трех-пятиэтажных домов с маленькими

балконами, прошел мимо стадиона и пункта приема стеклотары (закрытого на

переучет), мимо школы справа, где когда-то училась моя мама и откуда взбегали

тонконогие школьницы в коричневых платьицах. Через квартал от школы высился

большой универмаг, в котором со мной приключилась заслуживающая упоминания

история.

Когда мне было два года, мама впервые повела меня в игрушечный магазин и

позволила самому выбрать себе игрушку (тогда такие эксперименты еще не разоряли

родителей). Первое, что я схватил, была огромная кукла, что лишний раз

подтверждает мое неравнодушие к женскому полу уже в столь юном возрасте.

Отказавшись через пять секунд от этой идеи, я побродил по людному залу и тут

заметил нескольких игрушечных коней на колесиках, застоявшихся в ожидании

двухлетних наездников. Надо сказать, что у меня тоже был такой конь по кличке

"Бим". В полной уверенности, что это и есть мой уникальный и неповторимый Бим, я

уселся на первого же коня и победоносно поехал по магазину. Все продавцы,

покупатели и дети едва не померли со смеху. Выбрал в тот день я огромный

ракетовоз.

Все это я вспоминал, рассматривая витрины универмага в очереди за отличным

ореховским квасом, чей вкус я помнил всегда. Потом я пошел дальше, перешел на

левую сторону улицы Гагарина, обрамленной цветущими каштанами. Там был

продовольственный магазин "Березка" (нет, не валютный; от нашего уездного

городка до любой границы было не менее трех месяцев, а если никуда не

порываться, то и вся жизнь). У магазина в открытой легкой коляске сидел малыш и

держал в ручонках стебель барвинка с нежно-сиреневыми цветами. У следующего

овощного магазина "Город" ("Огород" укр.) толпились люди в длинной очереди за

прошлогодней картошкой, а столетняя бабка возле автоматов с газированной водой

продавала редиску по двадцать копеек пучок. Еще дальше на углу улиц Гагарина и

Гоголя было общежитие Ореховского сельскохозяйственного техникума, а налево —

дом моего детства, большой трехэтажный сталинский дом, какой обычно строят в

провинции для мелкого начальства. Здесь на втором этаже жил молодой человек,

которому Вальдемар рекомендовал меня в длинном и обстоятельном письме объемом со

среднюю новеллу Чехова. Я не знал его, но Вальдемар объяснил, что его дед —

чистокровный немец, так что в моем варианте истории он, должно быть, был женат

на предприимчивой крымской татарке в дальне-казахстанском городе Талды-Курган.

Друг вальдемарова детства, он дважды приезжал в Ленинград и годами переписывался

с ним. Ему-то и разрешили рекомендовать меня Вальдемару после долгого и

малоинтересного инструктажа в райотделе МГБ. На фотографиях он — высокий,

белокурый, со странной смесью на лице черт фон Караяна и Караулова.

Двадцатипятилетний комсомольский функционер с высшим астрономические

образованием (он мечтал открыть новую звезду — малый астероид — и назвать ее

именем любимой девушки). Звали его Антон Торвальденко — в пятидесятые годы

многие немцы на Украине измелили свои фамилии на украинский лад, что бы там ни

думал Гитлер. Его отец, Гунтер Карлович, был вторым секретарем пионерской

организации Орехова и очень любил возиться с детьми.

Перед тем, как войти во двор, я еще раз окинул взглядом просторную площадь

направо от улицы Гагарина, в центре которой на месте бывшей церкви стоял

огромный памятник Ленину, а дальше начинался ухоженный парк с каруселями и

качелями. Как и четырнадцать лет назад, рядом со мной был киоск "Союзпечать".

Подметавший во дворе асфальтовые дорожки среди клумб дворник-еврей осведомился у

меня, к кому, собственно, я. Я не удостоил его ответом и вошел в сырой подъезд.

Дверь искомой квартиры как раз открывала, стоя ко мне спиной, школьница лет

тринадцати с черным ранцем. Она обернулась на звук моих шагов и несколько секунд

вглядывалась в черты моего лица; я тоже не спешил.

— Ах! Вальдемар! — воскликнула она наконец.

Это была сестра Антона. Тут в полуоткрытой двери появился сам Антон в

тренировочном костюме и с книгой в руке. Меньше всего он ожидал увидеть меня.

— Вальдемар! Ну триста лет не виделись! Почему ты так долго не писал? Это ж

просто неприлично.

После первых приветствий я подал ему рекомендательное письмо и сказал:

— Пожалуйста, прочти это. Только постарайся не удивляться прочитанному. Все это

правда.

Зина, сестра Антона, как раз зашла в свою комнату переодеваться и не заметила

столь странного поведения гостя при встрече с давним другом. Столь же удивлённый

Антон тут же вскрыл конверт и углубился в чтение. Это продолжалось минут пять, в

течение которых я успел прослушать весь выпуск новостей: сообщали о терактах

голлистов в Нормандии, об успехах повстанцев на Филиппинах и о спуске на воду

нового ядерного авианосца в Северодвинске. По мере того, как Антон читал, его

лицо приобретало выражение, подобное выражению лица всех людей, посвященных в

мою тайну: он соизмерял прочитанное со своим представлением о мире. Соображал

он, видимо, быстрее, чем все они вместе взятые, ибо к концу чтения у него уже

была точка зрения на это происшествие.

— Поздравляю вас, сударь, — сказал он мне, складывая письмо.

— С чем? — не совсем понял я.

— Если бы вы пожелали, вы могли бы играть огромную роль в нашей политике.

Еще и луна не сменилась, а меня вновь втягивали в политические игрища. Я

запротестовал:

— Я нетщеславен. К тому же близкое знакомство с вашими спецслужбами отбило у

меня последние крохи политического авантюризма.

— Вас, конечно, воспринимали как аномалию… — начал было Антон, но тут вышла

Зина, и он резко сменил карты. — Ну и что там у вас, в Питере? До нас дошли

слухи о всяких вылазках… этих… недобитых… я о троцкистах говорю.

Я в точности уразумел намек и, как ни в чем не бывало, стал играть роль

заправского советского Вальдемара, подражая его словоохотливости и вычурности

стиля. Мы перешли в просторную кухню. Я достал подарки всем домочадцам (их

родителей не было дома). Антон последний раз встречался со мной (то есть с

Вальдемаром) на моей (то есть вальдемаровой) свадьбе, и еще ничего не знал о

двух вояжах Вальдемара в Германию (один из них мой). Тут я был знатоком и даже

показал сохранённый мной (дедова привычка) билет "Ленинград — Берлин", а Зине,

коллекционирующей путеводители по зарубежным городам (из всех заграниц она

побывала лишь в Стамбуле прошлым летом), подарил путеводитель по Потсдаму.

— Ты знаешь, Антон, когда Петр I впервые приехал в Германию триста лет назад, он

велел всем своим людям зашить карманы во избежание краж. И правильно сделал.

Оказывается, в Германии на каждом прилавке в магазинах лежат кипы ярких буклетов

(немцы не любят броских реклам и ограничиваются буклетами). В первый же день я

понабрал всех подряд по одной. Через два дня решил, что этого маловато будет, и

еще по одному экземпляру тяпнул. А в последний день, воровато оглядываясь на

продавцов и покупателей, втихаря стянул целую пачку брошюр насчет адриатических

курортов и новых сортов пива с сосисками…

— Намек ясен! — хохотнул Антон, достал из старинного шкафчика трехлитровую банку

пива и разлил нам по литровым кружкам, не обойдя и Зины. Банку он тут же

аккуратно вымыл и поставил сушиться на сетку над раковиной.

— Но что самое замечательное, — продолжал я, — это немецкие бани. Представь

себе, что какой-нибудь из твоих друзей приглашает тебя со всей своей семьей в

баню, где вы и оказываетесь без различия пола и возраста. Тут уж русская икра

заключает пакт с немецким пивом, а потом приглашают несовершеннолетних полек

показывать "танец осы"… не при даме будь сказано…

— Да какая она дама! — Антон не воспринимал сестру всерьез. — Ну, что? говорила

с математичкой?

— Да, она сказала, что если я буду заниматься все лето, то поставит четверку по

алгебре.

— Вот маму и порадуй, когда придет. А сейчас брысь! У нас разговор важный.