Лишь бы не было войны! - Владимир Булат

совести, видите ли, Вальдемар, есть неслыханное оскорбление Церкви, ибо она

ставит ее на одну доску с ересями. И мы понимаем, что в конечном счете

коммунисты ближе нам, православным, и душой и разумом, чем какие-нибудь пошлые

баптисты. Ведь многие революционеры вышли из духовных семей. А Сталин, вы же

знаете? учился в духовной семинарии. Вы знаете, что в 46 году он хотел

помазаться на царство?

— Да, я знаю…

— А то, что Сталин вернул нам браки, воскресенья, что он спас названия наших

русских городов, которые троцкисты в двадцатые годы хотели просто пронумеровать?

Да, да, называть по номерам!

— Я знаю это, да.

Священник был несколько удивлен моей осведомленностью.

— Сталин был консерватором, — продолжал я. — Идеалом государственного устройства

для него была Российская империя прошлого века. И вся его деятельность — это

неуклонная реставрация дореволюционных порядков.

— Да, скорее всего, вы правы, Вальдемар.

На перроне, как и в сороковые годы, проверяли документы. Комсомольская площадь,

где встречались приезжие из Казани, Ленинграда и Ярославля, была запружена

народом. Уже темнело, и я заторопился в недорогую привокзальную гостиницу. Я

бывал в Москве всего два раза в жизни, и мне не нравился этот город.

Стоя в длинной и малоподвижной очереди в регистраторскую в холле гостиницы, я

смотрел по телевизору юморину "Выбор Веры".

Вначале на эстраду вышел не то вавилонский маг, не то индусский махатма. Он

воскликнул:

— Кара-бурзу-бурзу! — и тут же пояснил. — Кто понял, тот познал шестую истину

третьего уровня.

Потом появился баптистский проповедник с дебильно-детским выражением лица:

— Дорогой друг, открой свое сердце Иисусу и купи акции Иисуса. Всем известно,

что акции такой великой компании, как "Дженерал моторс", дают прибыль не более

десяти процентов. Десяти процентов! Но я верю, дорогой брат, что акции Иисуса

дадут тебе прибыль в тысячу процентов! Подумай: тысяча процентов в Иисусе!

Последним шел под соответствующую мелодию раввин с куриными перьями в пейсах.

— Так это же Степка из Виленского юденблока! — крикнул кто-то из выборщиков. —

Как вы там, Степка, живете?

— Плохо нам, евреям: в воскресенье работай, свининку не ешь…

— А ты, может, еще и не пьешь?

— А где это в Заповедях сказано: "Не пей"?

Едва я с усталым удовольствием откинулся на спинку кресла в одноместном уютном

номере и протянул руку к лежащему на столике рядом журналу "Вокруг света", в

дверь постучали.

Имея во всех стратегических пунктах Европейской части СССР многочисленных

родственников, я никогда не пользовался гостиницами и не знал, что следовало

делать в этом случае. Я сказал первое, что пришло на ум:

— Да, да! — ожидая, что в номер ворвется банда грабителей, или запустят гремучую

змею.

Вошла девушка в длиннополом черном плаще (я вообще заметил в советской моде

тенденцию к длинным женским подолам, что, правда, было лишь перепевом германских

мод под влиянием бургундца-Кардена) и с маленьким дорожным чемоданчиком в

светлых тонах:

— Здравствуйте. Я хочу с вами познакомиться.

— У меня нет денег, — пожал я плечами и не соврал (завтра Вальдемар должен был

переслать мне аванс в Москву до востребования).

— Что вы? — она вскинула брови. — Не думайте обо мне так. Я приехала одним с

вами поездом (в соседнем купе), и у меня нет знакомых в этом городе… Я так и

буду стоять?

— Нет, нет! садитесь, — я даже привстал. — Как вас зовут?

— У меня очень экзотическое имя — Инда, — она повесила свой длиннополый плащ в

шкаф и села в кресло напротив.

— В тебе… давай уж на ты… в тебе есть что-то восточное.

— Да, моя мама — крымская татарка.

— А меня зовут Вальдемар, — я протянул руку. — Будем знакомы.

— Ты — немец?

— Полунемец-полуукраинец.

— И что же вы, герр, и вы, пан, будете есть на ужин? — она явно кокетничала.

Я заходил по номеру. Хрестоматийного звонка, которым вызывается прислуга, в

советских гостиницах нет.

— Здесь даже умывальника приличного нет! — я спустился на первый этаж и заказал

в буфете. — Пожалуйста, две порции бифштексов, сыр, два салата, да вот этих, из

помидоров, только покраснее, и бутылку сухого.

— "Золото Рейна"?

— Да, да.

— Обслуживающий персонал как всегда на высоте? — сыронизировала Инда, когда я

вернулся в номер в ожидании заказа.

Через четверть часа мы ужинали. Умывальника в номере не было, но зато между

платяным шкафом и кроватью с бледно-зеленым покрывалом стоял старый громоздкий

пропыленный радиоприемник, настроенный кем-то на берлинскую волну. Когда я

включил его, тишину номера наполнила "Девятая симфония" Бетховена в исполнении

Берлинского филармонического оркестра под управлением Герберта фон Караяна — об

этом сообщила лаконичная дикторша.

— Ты учишься? — неожиданно спросила моя гостья.

— Да, студент философского факультета ЛГУ.

— А я — натурщица, — призналась девушка, — да, да, натурщица. Все вы любите

разглядывать прекрасных женщин на полотнах великих художников, а забываете, что

для удовлетворения ваших эстетических потребностей нужны мы — часами

просиживающие в холодных мастерских, стуча зубами.

— Да, об этом мы и не задумываемся, — я убавил громкость радиоприемника.

— У меня рекомендательное письмо к Глазунову. Но сейчас поздно и холодно…

— Ты мне очень нравишься, — произнес я, трогая ее плечо, — не знаю пока за что,

но нравишься…

— А ты торопишься жить. Сколько тебе?

— Двадцать два.

— Я тебя старше, — она прищурилась. — На четыре года.

— Однако!.. Честно говоря, когда ты вошла, я дал тебе не больше пятнадцати.

— Странно это. Я ведь родилась в Талды-Кургане. Нас туда мерзавец-Сталин

забросил. Какие там жуткие морозы! У меня сестренка маленькая умерла от

воспаления легких, — на ее глазах блеснули слезы.

Я обнял ее и погладил по плечу, потом по щеке. У нее уже слипались глаза.

— Все, пора спать, — поднялся я.

Я долго целовал ее, хрупкую и легконогую. Она, казалось, была создана утолять

жажду не хуже Бахчисарайского фонтана. Зеленоватый ночник освещал наши головы,

прильнувшие друг к другу на одной подушке. А полуприглушенное радио убаюкивающе

шушукало на той же берлинской волне:

На Рейн, на Рейн, на наш немецкий Рейн,

Кто стражем хочет стать реки!

Я не был в этом мире фантомом. Я действительно существовал. Я занимал

закономерную клеточку бытия. В этом заключался мой ключевой эксперимент, который

я, пользуясь случаем, поставил в московской гостинице. Но как только я убедился

в реальности моего существования здесь, сразу же зародилось и созрело ощущение

того, что я видел свое двадцатидвухлетнее существование в "моем мире" во сне.

АВЕНТЮРА ДЕСЯТАЯ,

в которой я совершаю паломничество в прошлое и будущее одновременно.

Коммунизм — это высокоорганизованное общество свободных и сознательных

тружеников.

Краткий политический словарь.

От Москвы мой путь пролегал дальше на юг. Через Тулу, через Орел, через

полуночные Курск и Белгород, пересеча незаметно для спящих пассажиров условную

линию, разделяющую российские и украинские области, через туманно-утренний

Харьков (где на вокзале я купил свежий номер "Перца"); наконец, разъезд

Синельниково направил экспресс по последнему семидесятикилометровому отрезку

пути — в Запорожье. Я ступил на перрон в половине одиннадцатого утра

восемнадцатого мая в субботу. Я не был здесь уже четырнадцать лет. Моя поклажа,

как обычно, ограничивалась скромным чемоданом и фотоаппаратом в рифленом

футляре. Расписание электричек обещало мне длительное сидение в переполненном

зале ожидания, и я отправился побродить по городу. Очень скоро я нашел

длиннейшую в мире улицу Мира, на которой родился (я имею в виду местонахождение

роддома) — она разместила на своих четной и нечетной сторонах все архитектурные

стили российской провинции от доходных домов времен Александра III до

позднебрежневских железобетонок. Естественно, и здесь господствовал имперский

стиль, разбавленный пятиэтажками и новейшими еще строящимися домами из мелкого

оранжевого кирпича, в которых проглядывало что-то средневековое. Как всех своих

путешествиях, я приобрел в киоске карту Запорожья и долго изучал ее уже на

вокзале, закусывая мороженным в форме факелов.