Заклятый друг (СИ) - Джойс Нэн

Господи, я не хочу умирать.

Пытаюсь подтянуть к животу ноги, но они не слушаются.

…две ледяные культи под белыми простынями.

…мокро потому, что они тают.

…пропитают простыни, и белый станет прозрачным.

— Температура?

Звучит как приговор.

Он ставит мне клеймо на лбу.

Господи, его ладонь как у мертвеца.

Прожигает своим холодом мою кожу.

— Я сейчас. Потерпи.

Не хочу терпеть.

Мне снова больно из-за тебя.

Макс Арский.

Ты разбил мою жизнь.

На до и после.

До тебя была пустота.

И после того, что ты сделал, осталась пустота.

Но пока мы были вместе…

— Тихо, тихо. Вот так.

Господи, как же я была счастлива. Когда у меня появился ты.

Я бы всё равно тосковала по тебе. Это отравляло бы мою жизнь. Даже если вернуть всё назад. И избежать того, что случилось.

Ты и Марина. Я и Серёжа. Всё равно. Я бы тосковала по тебе.

— Ты должна проглотить. Будет горько.

Я так тосковала по тебе ещё когда ты в последний раз обнимал меня. Обнимал как друг.

Лучше бы я никогда тебя не встречала.

Это того стоило.

Но лучше бы я никогда тебя не встречала.

Ваня. Ванечка.

А как же мой сын?

Нет. Стоило.

Это того стоило.

— Мне кажется, ей нужно помочь сцедиться.

— Ты сможешь?

— Я никогда этого не делала. Смотрите… Да, грудь набухла как сильно. Может, из-за этого как раз температура.

Чужие прикосновения. Неприятные. Механические.

— Уберите от меня руки.

— Вашей жене будет приятнее, если это Вы сделаете, Максимилиан Александрович.

Я никому не отдам Ванечку.

Я люблю его так сильно. Никак не могу сказать этого. Боюсь в это верить. Не должна в этом признаваться.

Никому. И себе.

Как мне замолчать? Никому не рассказывать всю правду.

— Даша. Даша, ты должна попробовать сцедиться.

— У вас есть молокоотсос?

— Я не буду кормить.

Ври. Ври, Соболева.

— Я хочу освободиться от этого. Этой связи.

— У неё бред.

— Мила, иди к ребёнку. Я попробую сам.

— Даша. Слушай меня.

— Ваня — только мой. Я не оставлю его тебе. Не трогай меня. Пусть оно исчезнет.

Меня приподнимают. Освобождают от обруча бюстгалтера.

Грудь становится невыносимо тяжёлой.

Холодно.

Я никогда не хотела, чтобы он видел меня голой.

Укол его пальцев в мою грудь.

— Господи, Соболева. Зачем ты так сделала?

— Ненавижу тебя.

Где-то в стороне полилась вода.

— Арский. Не уходи. Не смей сбегать. Трус…

Влага на мне. Приятно холодит соски.

Противный женский голос из айфона бормочет в мои рёбра последовательность действий при сцеживании молока.

— Да заткнись уже, покажи, что делать, — голос Макса становится почти таким же сердитым, как когда он только вошёл в эту комнату. — Это я не тебе, Соболева. Перематывайся, ну же.

Я кошусь на говорящий айфон в его руках.

— Макс.

— Тсс.

— Даже не думай…

34. Даша

Он сдвигает мокрое полотенце на мой голый живот.

Его колено упирается мне в бок.

Я его пальцы даже сквозь мутный воздух вижу. Они бледно-красные.

Его бледно-красные пальцы на моей груди.

Они как кровь на снегу.

Я замерзаю заживо от его прикосновений.

От беспомощности хочется разрыдаться. Получается только жалобно проскулить.

Закатываю глаза, и в зеркальном круге люстры вижу своё лицо. Оно меня не слушается. Превращается в самостоятельную субстанцию из кожи, впадин и выпуклостей. Дикий замес стыда, ненависти и боли.

От себя отвернусь.

На него смотреть буду.

Я его взглядом изотру в порошок.

Он молчит. Его ресницы дрожат.

Приподнимает грудь ладонью снизу. Очень аккуратно. В его руке она становится невесома.

Прикладывает указательный палец к ареоле. Чуть надавливает.

— А!

— Прости. Потерпи.

Я ощущаю, как наружу выталкивается молоко. На рёбра стекает струя. Горячая и скудная.

— Мне больно.

— Сейчас станет полегче.

— Больно!

Он сдавливает меня. Собирает меня в свою ладонь как маленький шёлковый платочек. Всю меня в свою руку затягивает.

Язык скручивается в хоботок. Прилипает к нёбу.

— Сейчас, Даша. Сейчас пройдёт.

От его шёпота стискивает виски.

В нём столько страха, что мне хочется пожалеть этого человека. В нём столько нежности, что хочется благодарить его.

Я вдыхаю.

Глухота проходит.

Боль отступает.

Хорошо.

Спасибо.

Хорошо.

— Тебе ещё повезло, Даша. Попала в хорошие руки. У меня ведь самая подходящая наследственность для этого дела. Ты знаешь, что моя бабушка по маминой линии была передовой дояркой?

Я перестаю дышать на несколько секунд…а потом моё тело вздрагивает от судороги хохота.

Смеюсь так, как не смеялась очень давно.

Этот смех нездоровый, конечно. Но я настолько отвлекаюсь на попытки унять его и начать нормально дышать, что забываю ненадолго про абсурдность происходящего.

— Серьёзно тебе говорю. Передовик производства. Ветеран труда. И я, между прочим, когда был маленький, ездил к ней в деревню и как это обычно принято, прошёл мастер-класс.

— Заткнись, Арский.

— Где ты ещё найдёшь в городе айтишника, который умеет доить корову?

— Я убью тебя. Убью при первой возможности.

— Ты, видимо, уже начала репетировать. Пытаешься расстрелять меня грудным молоком.

Я смотрю на него сквозь слёзы и вижу, как он вытирает глаз.

Его руки становятся смелее.

А молоко уже пропитало полотенце, и сочится из него, щекоча мои бока.

Почему ощущения от прикосновений Макса так непохожи на другие? На прикосновения врачей. На мои собственные. Ведь такие же механические.

Он помогает мне умереть, чтобы я перестала страдать.

Он даёт мне смертельное лекарство.

Я пробую на вкус этот яд. И ничего слаще в жизни на язык не попадало. Хочется выпить всю бутыль. Высосать со стеночек. И возродиться после смерти только для того, чтобы снова умереть таким же способом.

Принимаю эту мысль как данность — сейчас, в эту минуту мне настолько физически хорошо от того, что он делает со мной.

— Уже не больно? — его тихий голос подкрадывается к самому сердцу.

Лучше бы я получила от него пощёчину. Чем этот осторожный, взволнованный тон.

— Нет.

— Я не знаю, достаточно ли. Как ты ощущаешь?

Я молча смотрю на него.

Когда это закончится? Когда он перестанет влиять на меня?

Теперь мне хочется, чтобы его пальцы вернулись ко мне.

Проникли под кожу, воткнулись в моё тело как в топлёное масло, подцепили, защипнули и вытащили из меня всё то, что отвечает за реакцию на Макса Арского. Жила за жилой, рецептор за рецептором. Все эти дырявые водоросли, от которых смердит податливостью.

— Даша.

— Я хочу, чтобы ты ушёл.

— Ты знаешь, что на время Олимпийских игр прекращались все войны?

— Ааа!

Живот сводит судорогой. Его пальцы держат вторую грудь и беспощадно надавливают.

Я пытаюсь повернуться.

— Нет-нет-нет, — удерживает меня. — Конечно знаешь. Ты же пацифист. И вообще очень умная и начитанная девочка. А ещё у тебя отличное воображение. Постарайся представить, что у нас на пару минут Олимпиада. А когда всё кончится, ты можешь снова ненавидеть меня.

— Я не переставала ни на секунду!

— И я этого заслуживаю. Если хочешь, я остановлюсь. И ты закончишь сама.

Сжимаю челюсти от ярости и боли.

— Но я должен буду убедиться, что ты справилась. Я хочу, чтобы ты была здорова.

Внезапно становится легко, и я расслабляюсь.

Молоко пошло хорошо.

Я чувствую, как оно свободно льётся из груди.

Пока его руки осторожно мнут меня.

Я лежу на мокрой простыне.

И испытываю чувство облегчения.

Словно я долго терпела, а теперь описалась.

Стыдно и хорошо одновременно.

Умиротворение пройдёт. А вот стыд останется со мной навсегда.