Адриан. Золотой полдень - Михаил Ишков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марк движением руки отогнал от себя добровольных помощников. Этот величавый жест вызвал бурю восторга у встречающих.
Помпея Плотина задернула переднюю занавеску, отделявшую внутреннюю полость от сидения возницы. Матидия — заднюю.
Траян сумел добраться до главной площади. Здесь спешился.
Сам.
Сингулярии лишь слегка придержали его под локти. Толпа разразилась громкими восторженными криками. Когда все закончилось, Помпея Плотина долго не выходила из коляски. Зажав платок между зубами, она молча рыдала за задернутыми занавесками. Матидия изо всех сил успокаивала ее.
Между тем толпа зевак, собравшаяся у дворца наместника, вовсе не собиралась расходиться. К вечеру площадь была забита горожанами, которым, казалось, только и было забот, чтобы вновь увидеть повелителя. Мальчишки сверху донизу облепили выстроенную перед дворцом гробницу славного Германика, — здесь, в Антиохии, сто лет назад герой, коварно отравленный наместником Сирии Гнеем Пизоном, расстался с жизнью. Оттуда они громко и взахлеб комментировали всякую сцену, которую удавалось подсмотреть за окнами дворца. Когда стемнело, на площадь принесли факелы. Горожане сочли это хорошим предзнаменованием и те, кто до сих пор ехидно посмеивались над энтузиазмом толпы, над якобы поправившимся цезарем, первыми сгрудились у входа во дворец.
Марк Ульпий Траян, император, великий жрец — понтифик, победитель германцев, даков, парфян, — вышел к народу, когда совсем стемнело. Он помахал толпе рукой с балкона. Его окружала свита, в которой граждане различили его супругу, племянницу, наместника Сирии и некоторых высокопоставленных чиновников. К балюстраде Траян приблизился самостоятельно, никто не поддерживал его под локти. Этот выход, покачивание рукой, благожелательная улыбка окончательно убедили недоверчивых азиатов, что старый лев ожил.
Первыми встрепенулись арабские шейхи, чьи стоянки располагались неподалеку от Антиохии, за ними зашевелились вожди племен, расположенных к югу от Гатры. Присмирела Иудея. После посвященных богам торжеств по случаю выздоровления императора, участвовать в которых отказались только члены преступной и кровожадной секты назореев, которую остроумные греки прозвали христианами,9 засуетился Хосрой, приславший послов с предложением мириться по Тигру, тем самым признавая завоевания императора, добытые за два года войны. Траян вежливо, но твердо отказал — предупредил, что для Парфии у него есть более достойный кандидат, чем Хосрой. Послы с унылыми лицами выслушали это известие. С тем и отбыли. Той же весной римский ставленник был коронован в Ктесифоне.
Как только император вновь властно взялся за дела войны, его окружение вмиг забыло о внутренних раздорах. Даже Ликорма забегал. Прибежал к повелителю с ворохом доносов на безумствующих в своем заблуждении назореев. Император просмотрел их и поморщился.
— Они собрались бунтовать? — спросил он.
— Нет, господин.
— Чего же они хотят?
— Они вынашивают тайные замыслы. Они угрожают спокойствию и миру в провинции. Наместник Сирии слишком легкомысленно относится к ним.
Траян приказал вызвать Адриана. Тот ответил в том смысле, что не стоит лишний раз тревожить этих свихнувшихся на ожидании второго прихода их пророка безумцев.
— Сунешь палку в осиное гнездо, потом сам рад не будешь.
— Но, господин! — воскликнул Ликорма, — Власть не может закрыть глаза на их пренебрежение государственными культами!
— Не может, — согласился император. — Что ты предлагаешь?
— Провести тщательное расследование, изъять особо опасных злоумышленников и, публично наказав их, предостеречь остальных.
— В таком случае, — возразил Адриан, — тебе повелитель придется забыть о войне. Предашь смерти одного, примчатся десятки с требованием немедленной казни. В Антиохии более двухсот тысяч христиан, они все рвутся на небеса. Что будем с ними делать?
Император обратился к Адриану.
— А ты что предлагаешь?
— У них есть старейшина или, как они его называют, епископ по имени Игнатий. Он стар, но говорит складно и порой разумно. Его следует взять под арест и объявить, что в случае каких‑либо беспорядков со стороны единоверцев, старик будет казнен.
— Полагаешь, они успокоятся?
— Да, наилучший.
— Так и поступите, — приказал Траян.
Арест Игнатия взволновал христианское население Антиохии. В тот же день возле ворот претория наместника собралась огромная толпа, требующая освободить «святого человека».
Траян, занимавшийся в тот день планами будущей кампании, не поленился и вышел на балкон.
Толпа представляла собой крайне неприглядное зрелище. Все вопили. Впереди бесновались калеки — императору никогда не приходилось видеть сразу столько искореженных, внушающих отвращение тел.
Он обратился к племяннику.
— Что теперь?
Адриан многозначительно усмехнулся.
— Сейчас, дядюшка, самое время выпустить Игнатия.
Император удивленно глянул на племянника.
Наместник махнул рукой, тут же была вызвана полуцентурия, колонной проследовавшая к воротам. Следом за ними в глубине двора показались два здоровенных преторианца. Между ними покорно, поджав ноги, висел маленький невзрачный старикашка. Тащили его бесцеремонно, невысоко, так что старик карябал пальцами босых ног гранитные плиты и время от времени стукался коленями о плиты.
Ворота отворились, полуцентурия вышла на площадь, перестроилась в три шеренги. В середине строя была оставлен разрыв. Преторианцы прошли через брешь и швырнули старца в сторону толпы.
Старик перекувырнулся, перекатился по каменным плитам, затем как ни в чем не бывало поднялся и принялся отряхивать пыль с ношеной, местами заштопанной хламиды. Толпа бросилась к нему.
Игнатий поднял руку. Все замерли — сначала калеки, за ними, колыхнувшись вперед и назад, многотысячная толпа. Оцепенел император, затаили дыхание наместник и Ликорма.
Старец тоненьким звенящим голосом крикнул.
— Мир вам, братья. Не приказываю вам, как что‑либо значащий; ибо хотя я и в узах за имя Христово, но еще не совершенен в Христе. Именем Господа нашего, Спасителя и Надежды нашей, молю вас — расходитесь по домам. Меня здесь кормят, я молюсь. Сплю на соломе — мягко, так что беды нет. А будет беда, не криками же ее отогнать! Обратите свои взоры туда, — он ткнул пальцем в небо.
Собравшиеся на площади в огромном числе калеки, рабы, свободные ремесленники, богато одетые горожане, легионеры у ворот, император, наместник, стоявшие на балконе — все, как один, вскинули головы и глянули в изумительной прозрачности и голубизны, сирийский небосвод.
В тот день небесный, с любовью взирающий на землю купол был особенно прекрасен.
— Он все видит. Он сказал: «Отдайте цезарю цезарево, а Богу — богово». Не губите попусту души свои, не поминайте в суете имя Создателя нашего, не ищите горестей, но лучше улыбнитесь и помяните имя Отца нашего, попросите его о милости.
Он помолчал, поднял руки и закончил.
— Ступайте, дети мои!
Запрыгали от радости безногие, весело зашевелили обрубками безрукие, заулыбались беззубые, повеселели мальчишки — поводыри, поддерживающие слепцов. Ремесленники, рабы, граждане в разукрашенных туниках, бодро переговариваясь между собой, с надеждой поглядывая на небо, начали расходиться.
Старец приблизился к легионерам и объявил.
— Вот я, братья.
Те же два преторианца вышли из разом размякших, потерявших стройность шеренг, бережно подхватили Игнатия под руки, подняли повыше, чтобы тот не стукался коленями о плиты, и понесли на внутренний двор.
Траян не мог скрыть изумления. Он долго смотрел истаивающую на глазах толпу, потом перевел взгляд на племянника.
Тихо спросил.
— Ты тоже поднял голову?
— Да, государь.
Император усмехнулся
— Где ты видишь государя? Вот государь, — он указал на висевшего между двух огромных солдат старца. — Что будем делать, Публий?
— Воевать, — усмехнулся Адриан.
— А этого?
— Пусть пока посидит, потом можно отпустить.
— Ни за что! — возмутился Траян. — Кем мы управляем, гражданами или стадом баранов? Нельзя выпускать на волю колдуна, который способен мановением руки разогнать толпу. Его нельзя оставлять безнаказанным! Пусть пока посидит, потом отправишь чародея в Рим. Когда вернусь, сам проведу расследование.
Между тем повелитель Гатры, которому Хосрой обещал царский титул и власть над всеми родственными племенами, вплоть южного моря, повел себя крайне надменно. После провала переговоров арабские кочевники, поддерживающие парфянского царя, начали еще настойчивее, чем раньше, досаждать римским обозам и мелким отрядам.
В ставке эти наскоки сочли, скорее, жестами отчаяния, чем продуманным и хорошо подготовленным нападением. О том, например, свидетельствовала очередь бедуинских вождей, почуявших запах силы и добровольно потянувшихся в сторону римлян. Эта точка зрения была поддержана всеми, в том числе и Адрианом, объяснившим Ларцию, что для мелких племен городские рынки Сирии, Финикии, Палестины, провинции Аравия теперь, после разрушений, произведенных в Месопотамии, являлись единственным спасением. Тот, кто лишался возможности торговать и обменивать произведенные в собственном хозяйстве продукты, был обречен на суровые испытания, если не на вымирание.