Адриан. Золотой полдень - Михаил Ишков

Так прошло два дня и, наговорившись о животных, добившись разрешения спарить своего Снежного с кобылой главы рода, пригласившего его в гости, порассуждав о обязательной полноте — чтобы по бокам свисало, — как обязательном условии женской красоты, Ларций начал собираться домой. Он намекнул, мне пора, его не задерживали. Когда вечером шейхи вышли проводить гостя, один из них, самый молодой, предложил Ларцию полюбоваться на своего верблюда, самого быстрого выносливого во всей пустыне.

Ларций согласился.

Тот подвел гостя к огромному, сверхнадменному чудовищу, и, почесывая его по горлу, заявил, что вполне достойной платой за сотрудничество, которое предлагал римлянин, он счел бы римскую женщину из хорошего рода. Рабыни его не устраивали — э — э, уважаемый, этого добра у нас и так хватает, презрительно выразился он.

Наступила тишина. Старейшины, собравшиеся в кружок, ждали ответа.

— Мы не торгуем нашими женщинами, — ответил Ларций, — мы — воины, и наши женщины рожают нам воинов, поэтому подобное условие является неприемлемым для воина. Полагаю, нам будет трудно найти общий язык.

— Да, — вступил в разговор старейший вождь. — Вы не доверяете нам, мы — вам. Только боги знают, что у вас на уме и что вы скрываете, как ты скрываешь от нас свою левую руку. Мы слыхали, ее изуродовал шайтан, и теперь у тебя вместо человеческих пальцев когтистая лапа дэва.

— Нет, уважаемый, — ответил Ларций. — У меня обычная человеческая рука, только кисти нет. В бою, далеко отсюда на севере, враг отрубил ее, но искусные умельцы в Риме приделали мне железную руку

Ларций обнажил завернутый в ткань протез, незаметно дернув пружину, сжал стальные пальцы в кулак, затем чуть разжал пальцы и в таком полускрюченном положении почесал лохматую шею животного. Тот задрал голову и, то ли от удовольствия, то ли от негодования, зычно закричал. Пойми этих верблюдов.

Старейшины потупились.

С тем Ларций и отправился в Антиохию.

Двигались затемно, по холодку. Ночь была безлунная, густо — темная, очень холодная, однако проводник уверенно вел небольшой караван, сопровождавший римского гостя. До передовых постов добрались в преддверии рассвета, когда Ларций продрог до костей.

Тьма в те минуты заметно напряглась, отчаянно вцепилась в землю.

Не помогло.

День возник почти мгновенно.

Момент — и ярко брызнувшие солнечные лучи разом осветили красноватые скалы, обступившие ложе горной долины, стены форта, водруженный на башне особый знак — сигнум, представлявший собой шест, украшенный фигуркой быка. Ниже на шесте блеснула посеребренная табличка с именем императора, три почетных, отлитых из бронзы венка и дощечка с номером когорты. Лонг до той поры то и дело постукивающий зубами, поминавший недобрым словом местных демонов, ночную мглу, неровную дорогу; вздрагивавший от одной только мысли, что Снежный, осторожно ступавший по неровному каменистому подстилу, сломает ногу, — сразу повеселел. Гнев, обиды, отвращение к службе, бесплодные мечты о горячей воде, сменились привычным энтузиазмом, какое он испытывал после удачно выполненного задания. Было ясно — бедуины пойдут на сотрудничество, иначе они не выпустили бы римского пса или убили бы в тот момент, когда тот доберется до римских аванпостов. Такое тоже случалось в Аравии. Пустили бы стрелу из‑за ближайшего укрытия, а вину за смерть гостя переложили бы на соседей — тех, кто поддерживает Хосроя.

Согревшись, префект подумал о том, что, может, стоит рискнуть и сразу порадовать императора? Помнится, Траян всегда вставал с рассветом, любил умываться холодной водой — при нем в хозяйстве держали особого раба, который должен бросать в ведра куски льда. И теперь Марк наверняка ждет известий, волнуется, как там с арабами? Можно ли ужиться с ними, использовать их? Чем ближе к Антиохии, тем быстрее теряли привлекательность баня, бассейн с горячей водой, сладостный пар, дурман оливкового масла, которым его раб Таупата разотрет его перед парилкой.

Глядишь, не забудут сенаторским достоинством наградить?..

Раньше всякое бывало, случалось, не забывали.

Уже в городе, у ворот дворцового комплекса он отправил сопровождавших его солдат в казарму, вьючных мулов распорядился отвести на конюшню, а сам, чуть подгоняя Снежного, направил коня к императорскому дворцу.

Вот что удивило Лонга на пути к походному дворцу, именуемому Большим, выстроенному на берегу Оронта в стороне от других административных зданий, — откровенное безлюдье на территории комплекса. Конечно, для вольноотпущенников, статистиков, писцов, сборщиков податей и прочей чиновничьей мелкоты час был ранний, но где же уборщики территории, мусорщики, садовники, прочие хозяйственные рабы? Почему не слышны скрип телег, ругань и возгласы приемщиков припасов? Почему так редки часовые? По какой причине те из них, кто издали наблюдал за префектом, равнодушно отворачивались от него, а то и прятались? Ранее в таких случаях сразу посылали за кем‑нибудь из сингуляриев. Те, особенно дежурные декурионы, подбегали, поздравляли начальника со счастливым возвращением, интересовались, как прошла поездка.

Или он уже не начальник? Не префект гвардейских всадников?

Удивительно, но сонные, мрачные преторианцы, стоявшие на посту перед дворцом, тоже не обронили ни слова. Ларций спешился, взбежал по мраморной лестнице, вошел в скромное преддверие — пропилон. Выскочивший на шум, незнакомый преторианский опцион* (сноска: заместитель центуриона или декуриона, примерно соответствует нынешнему командиру отделения или взвода) не вдаваясь в объяснения, отказался пустить в вестибюль облаченного в гражданскую тогу и плащ с капюшоном, раннего посетителя.

Ларций попытался объяснить ему, кем он является, куда был послан, заявил, что у него важное сообщение, ценнейшие сведения. Опцион ответил кратко и пугающе — не велено. Следом появился откровенно растерянный, пребывающий в каком‑то сомнамбулическом состоянии домашний раб императора. Этот, по крайней мере, знал Ларция в лицо. Префект обратился к нему, однако перепуганный до смерти привратник ничего вразумительного ответить не мог. Единственное, что префекту удалось добиться, это уверений в глубочайшем почтении и отказ передать кому следует прошение выслушать гостя. Все последующие требования, угрозы, в конце концов, даже смиренную просьбу, служитель выслушивал молча, поеживаясь от страха.

Ларций повернулся через левое плечо и зашагал прямиком в строение, в котором размещался императорский преторий, которым руководил Ликорма. Здесь было многолюдней, однако никому тоже не было дела до арабов, более того, до самого префекта тоже. Невыспавшиеся чиновники, рабы, писцы, калькуляторы буквально шарахались от Лонга.

Даже Ликорма повел себя странно.

Лонг невольно задался вопросом — это что, отставка? Разрешение возвращаться домой? Или несчастье с императором? В таком случае его известили бы сразу, у ворот, но ведь никто словом не обмолвился! Никто не намекнул!.. Почему же Ликорма молчит? Нельзя сказать, что начальник канцелярии в полной мере пренебрег префектом, но и особенного радушия, тем более восторга, при встрече не выказал. Было видно, что его мысли заняты чем‑то очень далеким от возможности наладить добрые отношения с арабами. О здоровье императора вольноотпущенник выразился неопределенно — боги не оставляют наилучшего своими заботами, только хотелось бы, чтобы сам Марк более заботился о собственном самочувствии и не позволял себе ничего такого, чтобы могло вызвать обострение болезни.

— Объясни, что случилось? У императора приступ? Печеночные колики?

Тот поправил съехавший на бок парик.

— Нет, повелитель чувствует себя хорошо.

— Тогда в чем дело?

Тот вновь пожал плечами и тусклым голоском попросил префекта явиться позже — скажем, ближе к вечеру.

— А до вечера? — не скрывая раздражения, поинтересовался Лонг.

— До вечера никак невозможно.

Объяснить причину отказа вольноотпущенник не соизволил — видно было, что дальше вести разговор не намерен. В следующий момент вольноотпущенник позволил себе зевнуть.

В присутствии патриция?!

Это было так неожиданно, что вконец расстроенный, а теперь и обиженный префект молча повернулся и направился к выходу. Его никто не остановил, слуги делали вид, что не замечают префекта — пробегали тенями по огромному вестибюлю и старались побыстрее скрыться за колоннами. Часовые перед входом в преторий, также хмуро глянули на префекта и отвернулись. Заговорить с ними Ларций не решился.

Поразмыслив, Лонг решил навестить Адриана — дело‑то государственное! Час уже был далеко не ранний и наместник, воспитанный Траяном, должен находиться в своем претории. На ходу Ларций с недоумением прикидывал, что имел в виду Ликорма, намекая на некое обстоятельство, которое могло бы вызвать обострение болезни?