Адриан. Золотой полдень - Михаил Ишков

— Теперь поздно изображать из себя простачка, не желающего ни во что вмешиваться. Здесь как рассуждают — ринулся в Азию, значит, решил примкнуть к какой‑то партии. Значит, тебе известно что‑то такое, что неизвестно другим. За тобой пристально следят, Ларций, и пусть тебя помилуют боги, если ты обманешь ожидания одной из сторон.

— Но это неизбежно! — воскликнул Ларций.

Императрица подняла голову и в упор глянула на собеседника.

Даже жевать перестала.

— А на что ты рассчитывал, устремившись в Азию? Ты мечтал вернуться в те дни, когда мы общими усилиями воевали Децебала? Воспоминания обманчивы, они способны сыграть с человеком злую шутку. Очень злую! Те времена прошли, Ларций. Нынче мы живем в вывернутом наизнанку мире, когда желания определяют цели, а не цели желания. Тебе понятно?

— Да, добрейшая.

— Многие, как и ты, но что хуже всего, сам Марк, полагают, что мы до сих пор пребываем в сладчайших временах покорения Дакии. Но Парфия не Дакия, и Хосрой не Децебал, хотя воинского умения, как утверждает Марк, у дака было побольше. Тогда совместными усилиями мы смогли добиться победы. Мы сумели опередить варвара, навязать свою волю. А теперь…

Она неожиданно заплакала. Это было так неожиданно, что Ларций оцепенел.

— Всех беспокоит здоровье императора, и никому нет дела до Марка Ульпия Траяна, обычного человека, рвущего жилы во имя исполнения долга. Его измучили печеночные колики, он наполнился нездоровой жидкостью. Когда‑то подданные призвали его, чтобы он спас государство. Он спас его, восстановил величие, но чем отблагодарили его римляне?

Они жестоки и неблагодарны, Ларций, это я тебе как провинциалка говорю. Ему досаждают распрями, навязывают частные интересы, и только посмей император возмутиться, поставить на место зарвавшихся вояк, тут же начинаются вопли — он тиран! Он жестокий деспот!..

Лаберий Максим, которого Марк вытащил из грязи, посмел лично возглавить заговор. Он додумался при живом Марке потребовать, чтобы ему доверили руководство восточным походом! Кем он был? Командиром занюханного легиона в Проконсульской Африке. Если бы не Траян, он до сего дня сторожил бы развалины Карфагена.

Она перевела дыхание, краем платочка промокнула глаза.

Ларций затаив дыхание, слушал ее.

— Марк пытается сделать вид, что с ним все в порядке, и сколько мы с Матидией не втолковываем ему, что живой Траян неизмеримо более ценен для Рима, чем обожествленный, он никак не может расстаться с прошлым.

Императрица неожиданно села на ложе, глянула прямо в глаза Лонгу.

— Оно мертво, Ларций! После победы над даками война закончилась. Она исчерпала себя, а ты и подобные тебе готовы на все, чтобы только не видеть происходящего. Известно ли тебе, что Цельз, Конст, Пальма, даже Квиет, всегда верный Квиет, дошли до того, что посмели поставить императору ультиматум — если наследником будет назначен Адриан, они уходят в отставку. Другими словами, они готовы оставить армию без полководцев, только бы не допустить Публия к власти. К сожалению, это серьезно, Ларций, это очень серьезно. Вы готовы воевать, исполнять глупейшие приказы, убивать, вешать, поджигать пятки мирным, пусть и взбунтовавшимся, людям, но хотя бы раз вы задумались, зачем это?! Вы убеждаете Марка, что вокруг одни враги! Спасение государства в сокрушении врагов. Вы требуете, чтобы он продолжал воевать, а ему пора отдохнуть! — голос Плотины дрогнул. — Вы, Ларций, добились своего — Марк воюет! Он продолжает воевать, но он воюет с тенями. За этим больно наблюдать, Ларций.

Императрица встала, прошлась по комнате. Она не стеснялась, слезы буквально ручьем катились из глаз. Это было так неожиданно, что Ларций резко сел на ложе. Сильное душевное волнение сковало его. Мысль, что Траян может уйти, что скоро он уйдет, оказалась настолько острой, что он не выдержал — смахнул слезу. Смахнул левой культей, как бы говоря, что взять с искалеченной, беспомощной руки.

Наконец Помпея Плотина успокоилась, вновь присела на ложе.

— Мы все здесь воюем с тенями. Например, со смертью. Все люди смертны, но все смертны по — разному. Один, разумный, уходит из жизни в сиянии славы, то есть вовремя. Другой — пыжится, и своим упрямством нарушает естественный ход вещей. Смерть, как тень, она неуловима, она бродит где‑то рядом, преследует нас. Мы воюем с парфянами — они тоже неощутимы. Неужели мирные крестьяне — этот тот враг, сокрушить которого мы явились сюда? Мы пытаемся напугать Хосроя количеством легионов, а где он, Хосрой? Его никто не видел. За три кампании ни одного серьезного столкновения. Никто не может сказать, где прячется парфянское войско. Оно всюду и нигде. Более ста лет азиаты учились воевать с нами. Они опробовали свою тактику на Крассе, на Пете и Корбулоне. Квиет, Цельз не понимают целей войны. Они действуют согласно нашим представлениям о войне, исключительно для устрашения жителей Рима, которых они считают своими будущими подданными. Вот почему Лузий так безжалостно вырезает население. Скажи, Ларций, кто теперь будет обживать эти древние холмы? Иудеи? — гневно спросила она, и от избытка чувств даже села на ложе.

Некоторое время она смотрела никуда — возможно, в некую даль, где евреи резали греков, а те евреев.

Неожиданно она резко выговорила.

— Эти самые обезумевшие из теней? Они вопят о величии и всемогуществе своего бога, такого маленького, хиленького, такого жестокого и безумного, как и они сами! В чем его величие? В том, чтобы наделить евреев властью над миром? Вот и Ликорма тоже превратился в тень. Его фрументарии превратились в тени. Они жируют в провинциях, за которыми им приказано наблюдать. Марк доверяет Ликорме. Понимаешь — не верит, но доверяет. В то же время Марк верит Адриану, но не доверяет ему. Ты что‑нибудь понимаешь, Ларций?

— С трудом.

— Вот и я с трудом.

Она успокоилась, прилегла, положила в рот виноградину.

Глава 8

Усилия лекарей не прошли даром, к концу зимы печеночные колики, мучительно досаждавшие Траяну, утихли. С приходом марта, когда караван уже приближался к Антиохии, император сумел взгромоздиться на коня.

Это было незабываемое зрелище. В алом плаще, в парадных доспехах рослый, широкоплечий Марк Ульпий Траян был чрезвычайно внушителен. Воины — сингулярии, оказавшиеся свидетелями такого преображения, в первый момент оцепенели, затем словно ополоумели. Они орали так, что их услышали в лагере XV Аполлонова легиона, который размещался по другую сторону территории, примыкавшей к походному дворцу.

Квиндецимарии* (сноска: солдаты Пятнадцатого легиона. В римской армии легионеров называли по номеру легиона), прослышавшие, что в скором времени мимо их стоянки проследует сам Траян, услышав крики, с оружием в руках бросились на выручку. Когда же не сумевшие сдержать слезы гвардейские всадники указали на восседавшего на коне императора, восторгу сбежавшейся многотысячной, вооруженной толпы не было предела. Без команды, в искреннем порыве воины дружно выстроились вдоль дороги и, радостно потрясая оружием, не жалея глоток, приветствовали «отца».

Всеобщее исступление очень скоро перекинулось на пригороды Антиохии, докатилось до претория, до смерти перепугало городских чиновников. Адриан тоже дрогнул — неужели Цельз с Квиетом подняли мятеж, и сама смерть, обещая многочисленной толпе занятное развлечение, без спешки, неумолимо приближается к нему?

Он едва не бросился в бега, однако сумел вовремя взять себя в руки. Скорее всего, эти прóклятые Юпитером горожане — хитрые греки, падкие на всякое непотребство сирийцы, похотливые, словно кролики, арабы, грязные иудеи, — взбунтовались и решили поддержать безумцев в Иудее, Киренаике, Александрии, а также в выжженной дотла Селевкии. Могло быть и так, что кто‑то из должностных лиц, не посоветовавшись с наместником, отважился отправить на плаху кого‑нибудь из приверженцев Иисуса. В подобных случаях христиане, впадая в исступление, чуть ли не всей общиной сбегались к преторию и требовали немедленно казнить их всех за компанию. Все они — а их было несколько десятков тысяч человек! — изнывали от желания поскорее оказаться в царстве небесном.

Такое тоже бывало в Антиохии.

Когда же Адриану донесли о причине всеобщего ликования, он бросился навстречу императору.

Кортеж продвигался с изматывающей медлительностью. Траяну уже давным — давно пора было спешиться, он едва держался на жеребце, но на виду ликующих воинов и горожан он и помыслить не мог о том, чтобы перебраться в коляску к Плотине и Матидии. Марк терпел, решив, что лучше умрет на коне, чем позволит стащить себя на землю, как мешок с дерьмом. Будь что будет, но он доедет до дворца наместника.

Сидевшая в императорской повозке Помпея полными ужаса глазами следила за мужем. Она приказала Лонгу держать поближе к императору двух здоровенных сингуляриев, чтобы в случае чего они успели подхватить императора и помогли бы Марку достойно спуститься на землю.