Четвертый берег (СИ) - Кленин Василий

Жители Лонгвиля сами донесли вести до крестьян графства, после чего ни один рыцарь удержать свой лен был уже не в состоянии. Да и имелось тех рыцарей не больше плутонга. Остальные на войне.

Первый Департамент потихоньку начал работать. Конечно, налоговая реформа была популистской: на такие доходы нынешнее Французское королевство прожить не могло (а тем более содержать Армию). И конфликт интересов рано или поздно возникнет. Именно поэтому Наполеон везде раз за разом повторял, что все эти меры — «временные». Только на период войны. И только там, где в силу изменничества не имелось хозяина. Генерал уже знал, что под такое описание попадает еще не меньше двух графств.

«Там мы тоже введем новые Департаменты. А насколько они будут временными… Как раз время и покажет».

Он мысленно представлял себе две параллельные Франции: одна живет по старым законам, а другая — по комфортным Кодексам Пресвитерианцев. И понимал, во что это непременно выльется.

…Обратно Наполеон велел ехать через строящуюся крепость. Великую стройку он старался проверять, как можно чаще. Конечно, после того, как Гванук увел большую часть «рабочих рук» под Париж, работы слегка замедлились. Но, с другой стороны, самые тяжелые и грубые задачи уже выполнены, теперь дело за мастерами. А их — в избытке. И своих, и местных. Крепость (пока земляная) обретала свои контуры, хотя, работы еще полно. Зато храм практически завершен. Наполеон с улыбкой смотрел на рогатые деревянные синтоистские ворота, выложенные кирпичом ванночки для омовения ног, заботливо посыпанные песочком дорожки с бордюрами из камня… Само здание тоже впитало в себя немало чуждых Франции архитектурных черт, а прямо сейчас несколько цейлонских последователей Токетока где-то раздобыли дорогую тут краску и расписывали в яркие цвета декоративные элементы здания.

«Это вызовет разговоры» — покачал головой генерал, но с улыбкой. Вмешательство в ход Столетней войны поворачивается неожиданной стороной.

В самой крепости его ждала целая депутация. Дюжина офицеров — а это практически все из тех, кто оставался на стройке и в Руане. Несмотря на то, что высшим офицером являлся Хун Бао — единственный бригадир, не ушедший к Парижу — во главе депутации стоял всё тот же неугомонный Токеток. Он, кстати, с недавнего времени окончательно сменил военное одеяние на мирное, и сейчас щеголял в рясе (надо признать, что европейская мода Пресвитерианцам категорически не нравилась, и единственной удобной одеждой они считали как раз длиннополое облачение священников).

— Генерал, — поклонился Нешаман, и его восточный поклон в рясе смотрелся особенно странно. — Твоя мечта обретает плоть в этой земле. Новый город вот-вот станет реальностью. Размышлял ли ты о том, как он будет называться?

Наполеон с изумлением осознал, что даже не задумывался об этом. В чем и признался перед офицерами.

— В таком случае, мы хотели бы обратиться к тебе с просьбой. Назови наш город Сингапуром…

Генерал застыл на месте. А потом по-новому взглянул на своих солдат. Неожиданно он заметил то, чего упорно не видел раньше: ностальгическую тоску. Не все, но многие помнили счастливые времена на маленьком, зато богатом острове. Годы эти воспоминания только приукрасили. Забылся первый голодный год, забылась подлая осада. Или жуткая жара пополам с духотой, которая сопровождает жизнь на этом острове почти круглый год.

Нет, они все помнили лишь яркое солнце, теплое море, спокойную жизнь в фортах при большом жалованье. И яркие победы над жалкими врагами.

«Они хотят привнести флёр этого прошлого в свою настоящую жизнь, — с теплой печалью посмотрел генерал на своих солдат. — Нельзя, конечно, в этом отказывать… Но и делать так тоже не стоит. Нельзя, чтобы город, который должен стать символом новой жизни, ежедневно напоминал им о старой…».

Наполеон задумался.

— Да, друзья, — улыбнулся он, наконец. — Понимаю. С тем маленьким островком у многих из нас связаны яркие воспоминания. Мы все были моложе, кровь наша кипела сильнее, а жизнь казалась яркой и безоблачной. Но разве все из нас, Токеток, помнят это? Сколько людей присоединилось к нам уже на Цейлоне? А ведь это основа твоей паствы! А есть еще мерина с Мадагаскара, бимбаче, гуанчи с Канар… Опять же: раньше тоже были веселые деньки! На Формозе, на Тиндее… Знаете, я никогда не задумывался над тем, что это всё объединяет. А сейчас мне пришло в голову: это всё острова! С самых первых дней на далекой Цусиме мы жили, строили, сражались и побеждали на островах. Много было этих островов, и каждый из нас помнит что-то своё…

Офицеры мягко улыбались. Теперь уже каждому было что вспомнить.

— Давайте назовем наш город — Остров. Каждый вспомнит свой остров: кто-то Сингапур, кто-то Тиндэй, кто-то Формозу. А в итоге новый город станет нашим общим островом.

Так и порешили: город будет зваться Иль. Пока неофициально, ну, а как построится, да как вернутся из похода остальные Пресвитерианцы — тогда и освятят город с помпой и раздачей подарков.

А уже на пути в Руан Наполеона со свитой встретила еще одна небольшая делегация. Впереди — Мэй на дестриэ (ему страшно понравились эти кони-чудовища, и он выпросил себе одну кобылу). Вокруг него — всего пара десятков человек, но генерал на миг встревожился: а вдруг в зарослях засада? Ушлый Полукровка чего-то испугался или успел найти здесь щедрых покровителей…

«Да нет, чушь! — осадил он сам себя. — Мы все тут еще чужаки, и Мэй такой же. Пока… По крайней мере, пока нам всем выгоднее держаться вместе. Да и Буцефалий мне ничего не сообщал. Только очередные финансовые махинации нашего жадного контрразведчика».

Скорее всего, соглядатаи Полукровки со стройки сообщили, что Ли Чжонму появился там. И, видимо, у Мэя имелись какие-то очень важные дела, что он поспешил навстречу.

Угадал, да не совсем.

— Сиятельный! — поклонился глава тайной службы, с трудом сползши с великанского коня. — О встрече с тобой просят несколько человек. Мне кажется, эта встреча будет для тебя небезынтересной.

— Прекрасно, — с облегчением улыбнулся генерал. — Поспешим же в замок!

— Эти люди не там, господин. По определенным причинам они не решаются войти в Руан.

«Послы от английского короля?» — вскинулся генерал. Но это он, конечно, размечтался. Чутьё сегодня его подводило с неприятной регулярностью.

…Крепкий низенький домик стоял глубоко в западном предместье Руана. Стоял наособицу, возле самой Сены, а за домом начинались малопролазные заросли. Еще не лес, но что-то похожее. Люди Полукровки полностью окружили дом, а Наполеону предложили войти внутрь. Он кликнул пятерку личной охраны и первым шагнул в темноту дверного проема, требовавшего кланяться — настолько тот был низок. Даже для азиатов.

По дальнюю сторону длинного дощатого стола сидели трое. Слева — гигант. Нет, «гигант» — слишком слабое слово для этого человекоподобного монстра. Даже сидя, он сутулился, потому что, казалось, занял всё пространство своего угла. Нельзя сказать, что его батюшка согрешил с медведицей. Нет, было полное ощущение, что грех из раза в раз совершали все его предки последние пять поколений.

Незнакомец справа в росте левому уступал немного, зато был на редкость худощав. Даже щеки ввалились, а глаза глядели из темных провалов. Зато плечи невероятно широкие (причем, правое заметно более развитее левого), руки длинные (развалились на весь стол), а ладони с пальцами — словно рубленые узловатые доски.

Между этими диковинами сидел самый невзрачный человек. Ростом не выше самого генерала, сутулый, с небольшим обвислым брюшком. Он единственный из троицы, кто брил бороду, правда, давно и очень плохо, так что его серое лицо было покрыто такой же серой разноразмерной щетиной. А еще — на лице места живого не было от бугристых, плохо заживших шрамов. Шрамы — короткие и длинные, они уходили на шею и под грязные свалявшиеся волосы. Верх левого уха также срезан и покрыт отвратительной коркой.