Черное сердце - Сильвия Аваллоне

следующий день я появился в школе заспанный, с темными кругами под глазами, а главное, без бороды. Патриция шла по коридору мне навстречу. Сначала она удивленно замедлила шаг, потом испепелила меня полным ненависти взглядом. И проследовала дальше, не удостоив приветствием.

Мы работали вместе с 2005 года. Я тогда уже год жил в Сассайе – самый ужасный на моей памяти год. Она только что развелась. Поначалу в нашем коллективе были еще две коллеги, поэтому отношения складывались легко. Но вскоре количество учеников резко сократилось, и мы остались вдвоем. Стало сложнее, потому что Патриция чувствовала себя одинокой, а одиночество – спрут, с которым она не справлялась, тогда как я считал, что мне и одному хорошо, и не хотел спасать ее от одиночества.

Я не делал ничего, что могло бы подогреть ее интерес ко мне, не давал повода для обид. В тот раз, когда она вдруг поцеловала меня в учительской, я мягко отстранился и даже попросил прощения, а потом дал деру.

С другой стороны, Патриция никогда не видела меня в компании с женщиной. Свидания с Джизеллой проходили в тридцати пяти километрах от Альмы, да и кто в нашем городке заподозрил бы меня, скромного и тихого учителя Перальдо, в подобных вещах? Вообще-то я вполне мог быть геем. Я надеялся, что Патриция так и думает. Она казалась мне очень хрупкой, я боялся причинить ей боль. Старался ладить с ней, выслушивал ее излияния, хоть мне и не нравилось, как она преподает, и сама она не нравилась. Сдержанная дружба – это все, что я мог дать ей.

В то утро ее каблуки презрительно цокали под сводами старой школы, словно хотели наступить на меня, а не на истертую черно-белую плитку. Я понял, что в душе у Патриции, должно быть, творится что-то ужасное, но, честно говоря, мне было плевать.

Когда я вошел в класс, все тринадцать учеников, как обычно, болтали и менялись карточками с покемонами, не замечая меня. Я их приструнил, они наконец-то расселись по местам и уставились на доску, и внезапно в классе повисла мертвая тишина.

Я смотрел в их распахнутые от удивления глаза, но я сам так изменился, причем не только внешне, что мне стало ужасно смешно.

– Ребята, это была просто борода.

Казалось, они еще больше растерялись.

– Это по-прежнему я, ваш учитель Бруно Перальдо. Раскрою вам страшную тайну: мне тридцать шесть лет.

Ученики заулыбались щербатыми ртами сначала робко, потом все смелее. Они привыкли к тому, что вокруг одни дряхлые старики, и обрадовались, что учитель на самом деле еще молод.

– Сей любопытный факт, однако, не помешает нам провести урок, как запланировано. Повторим удвоенные согласные с младшими и глаголы со старшими. Идет?

– Не-е-е-ет! – затянули все хором.

– Убирайте карточки и доставайте тетради.

Я открыл журнал и, как обычно, сделал перекличку. Именно с нее всегда начинались уроки в этой огромной школе, рядом с которой бежал горный ручей. В той самой, куда ходил я, и Валерия, и несколько поколений Перальдо и где сейчас почти никого не осталось. Потом я встал, подошел к доске:

– Написание слов с удвоенной согласной надо запомнить.

Я писал, четко произнося: «класс», «касса», «группа», «аллея», «труппа».

– Обратите внимание: в слове «труппа» согласная «п» – удвоенная. Одна «п» у трупа.

Как и ожидалось, они захихикали у меня за спиной.

С какой стати, спросил я себя, я должен был оправдывать чьи-то надежды? Стать известным профессором, преподавать в Сорбонне или в Берлине? И отказаться от этого смеха?

В то утро я впервые не чувствовал себя неудачником.

Позже, на большой перемене, я вошел в учительскую и обнаружил там Патрицию, пьющую кофе, принесенный Пьеро на подносе из «Самурая». Я нарушил тишину необычно веселым голосом:

– Доброе утро, Патриция!

Она не ответила. Продолжала пить свой кофе и смотреть через окно на двор, где бегали в расстегнутых куртках дети, шарфы у них болтались, изо рта на морозном воздухе вырывались клубы пара.

Патриция была напряжена, у нее даже подрагивали руки. Но я находился в таком приподнятом настроении, что, как ни странно, ожидал подобного и от нее.

– Мартино прекрасно справился с глаголами, – сказал я гордо. – Не знаю, может, его отец пришел домой трезвым или парень сам вдруг решил, что не хочет оставаться на второй год. Но это просто другой человек!

– Это ты другой человек. – Патриция поставила чашку на стол. Не глядя на меня, принялась нервно рыться в сумке. Достала оттуда мобильник и начала лихорадочно набирать сообщение. А потом выбежала из комнаты.

В этот момент я вздрогнул от громкого писка. Он раздался из моего кожаного портфеля, где лежал телефон – предмет, в котором я так редко нуждался, что почти всегда держал его выключенным. Единственный дорогой мне человек давно не звонил, последние полученные от него СМС были краткими, как телеграмма. Обычно мне писал только оператор сотовой связи или донимали звонками колл-центры. Сущее наказание.

Но в то утро жизнь моя изменилась: появился еще один человек, который был мне небезразличен, который мог позвонить, написать мне, у которого могла возникнуть необходимость что-то мне сказать. За завтраком мы обменялись номерами. «Черт, мы прям как настоящая пара», – съязвила Эмилия. Она тоже не помнила свой номер наизусть. «Я недавно его сменила», – соврала она.

И теперь я надеялся, что, оторвавшись от Черной Мадонны или «Страшного суда», она решила мне написать.

Я схватил телефон, посмотрел.

Сообщение было не от Эмилии.

Оно было от Патриции.

«ОЧЕВИДНО, я недостаточно хороша для тебя. Недостаточно худа, недостаточно пьяна, недостаточно порочна. Не думала, что тебя интересуют шалавы. Ты меня НЕПОПРАВИМО разочаровал».

Я ощутил прилив ненависти. Из-за слова «шалавы» прежде всего.

В детстве я был алтарником, и какая-то часть меня неизбежно стала хорошей: я был способен понимать, принимать, подставлять другую щеку. Лучше бы дальше о Патриции рассказывал живший во мне праведник. Сразу замечу, что не собираюсь осуждать ее – ни сейчас, ни потом, – потому что прекрасно знаю: чем мы слабее, тем больше боли мы причиняем.

Но тогда мне было на это плевать, хотелось послать Патрицию к черту. Наречия, написанные капслоком, многое о ней говорили. Как и нарощенные ногти, за которыми она плохо следила, поэтому лак отслаивался, трескался, а пальцы походили на корявые когти.

Патриции было сорок пять. Ее поздний брак продлился недолго, после развода она переехала в Альму, поближе к старенькой матери, но, возможно, таков был ее способ укрыться от мира. Как можно догадаться,