Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын! - Руслан Ряфатевич Агишев

человек в весьма солидных чинах и при больших должностях. Например, обер-полицмейстер Санкт-Петербурга генерал-майор Кокошкин, посол Франции в России барон де Барант и многие другие при Дворе, армии, среди купечества.

Митрополит недоверчиво качнул головой, что, конечно же, не укрылось от внимательного взгляда гостя.

— Не верите, Ваше святейшество? Вижу же, что не верите. А вот так? — на его раскрытой ладони, словно по мановению волшебной палочки, появилась какая-то черно-белая железка. Напоминало печатку или перстень с символами. — Я Александр Сергеевич Пушкин, камер-юнкер.императорской свиты, состоял в масонском ордене Розы и Креста.

Перекатывавшийся на ладони перстень, наконец, остановился, и показал свой бок с гравировкой в виде стилизованных изображений розы и креста.

— А знаете, Ваше святейшество, что мне было поручено сделать? Лично великий магистр, глава ордена, приказал.

Митрополит, не сводя взгляда с поэта, покачал головой. Откуда ему было знать?

— Я должен был, используя свой писательский талант, расшатывать императорскую власть. Наподобие змеиного яда, мои стихи, рассказы о нерадивых чиновниках, о жестоких обычаях в дворянских поместьях, должны были медленно «отравлять» общество, вдалбливать в головы молодых людей то, что здесь самое плохое, жестокое место и им нужно уезжать отсюда. Помните, как я «припечатал» графа Аракчеева? Написанное мною днем обличительное стихотворение уже к вечеру стало известно едва ли не всем жителям города. После этого к Аракчееву плотно прицепились такие прозвища, как «России притеснитель», «Грошовый солдат». А вспомните стихотворение о генерал-губернаторе Воронцове?

Пушкин вскинул голову, тряхнув кудрявой шевелюрой, и внезапно начал декламировать одно из своих стихотворений:

— Полу-милорд, полу-купец,

полу-мудрец, полу-невежда…

Полу-подлец, но есть надежда,

что будет полным наконец…

Молчавший все это время священник был сам не свой от только что прозвучавших откровений. Его бросало то в жар, то в холод. Он не знал, что сказать, а главное, не понимал, что делать. Ведь, рассказанное, если это правда, было просто чудовищным.

— Целуй крест, что в твоих словах нет лжи и никого не хочешь опорочить, — митрополит Серафим протянул своему гостю нашейный крест. — Целуй.

— Клянусь, что говорю правду, — Пушкин медленно приложился к кресту. — Масоны проникли во власть, их сотни в армии, министерствах, судах, при дворе, они занимают самые высокие посты, прикрывая и защищая друг друга. И одному только Богу известно, как высокого они забрались… Вот, у меня сохранилось письмо с указаниями от магистра.

Поэт протянул небольшой листок, внизу которого красовался сургучный оттиск с узнаваемым силуэтом розы и креста.

— Здесь он просит писать больше обличительных стихов, обещая деньги и помощь в продвижении по службе… Я виноват, Ваше святейшество, что связался с орденом. Виноват, не сразу разглядел, что скрывается за его нутром…

— Главное, ты одумался и покаялся, сын мой, — митрополит взял письмо одними кончиками пальцев, словно это была какая-то зараза. — Я все внимательно просмотрю. И если эти сектанты так опасны, как ты говоришь, то Синод скажет свое слово. А теперь, иди.

* * *

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Александр возвращался домой в самом что ни на есть боевом настроении. Кажется даже, сидя в экипаже, что-то напевать начал.

— … Артиллеристы! Сталин дал приказ! Артиллеристы! Зовет Отчизна нас! — бормотал он, с чувством выстукивая грозный ритм песни, которую когда-то любил напевать его дед. — Из тысяч грозных батарей за слезы наших матерей, за нашу Родину: огонь, огонь, огонь!

Сам не заметил, как у него в руке оказался большой револьвер, монстрообразный кольт из далекой Америки. Дирижируя невидимым оркестром, он направил пистолет в сторону небольшого оконца. Палец в нетерпении поглаживал спусковой крючок. Казалось, чихни, и он тут же выстрелит.

— Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой. Идем мы в смертный бой за честь родной страны, — продолжал напевать, чувствуя, как из души окончательно уходил страх, а на его место приходит решимость. — Пылают города, охваченные дымом. Гремит в лесах суровый бог войны…

Он уже предвкушал, как вскоре «рванет» его «информационная» бомба, и враг начнет метаться и суетиться, словно у него под ногами земля горит. Ощущение, прямо сказать, воодушевляющее, заставляющее полностью забыть о всех недавних страхах.

— Сколько бы вас не было, и где бы вы, масонские черти, не сидели, волна все равно поднимется, все равно начнут задаваться вопросы. А вам этого не нужно, вы привыкли свои дела в тайне обстряпывать.

Огласка должна была помочь уравнять их шансы. Ведь, одно дело, когда против тебя таинственная могущественная организация, членом которой может оказаться любой. И совсем другое дело, когда налет таинственности и секретности испаряется, и все «грязное белье» оказывается наружи.

— Да, да, главное поднять волну… А еще вот-вот выйдет моя книга про героя нашего времени, который сражается с членами таинственного и кровожадного Ордена. Посмотрим, как вы тогда запоете…

Это тот самый художественный приключенческий роман, прототипом героя которого был его товарищ — Михаил Дорохов. Пушкин немного доработал «середку» и «концовку» в уже почти готовой истории, добавив линию про нового страшного врага — секретное общество масонов-сатанистов, искавших философский камень и секрет бессмертия.

— На этой неделе начну продавать роман, — рассуждал Александр. — И только дурак не станет проводить параллели между таинственным Орденом Розы и Креста и масонским обществом сатанистов. Глядишь, вас, как бешеных собак начнут отстреливать…

В мыслях поэт так «развоевался», что едва, и правда, не выстрелил. Лишь в самый последний момент убрал палец со спускового крючка.

В этот момент экипаж внезапно начал тормозить. Послышались возмущенный мат кучера, несколько щелкающих ударов кнута и жалобное ржание лошадей. Через мгновение к ним присоединился еще чей-то возбужденный громкий голос.

— Куды прёшь, твою мать⁈

— Стой, стой!

— Куды под копыта лезешь? Задавлю ведь…

— Ты Пушкина Александр Сергеевича везешь? Чего глаза пучишь? Ты? Саш[А]⁈

Пушкин сразу же метнулся к двери. Так его звал лишь брат и никто другой.

— Саш[А], ты здесь?

Александр резко распахнул дверцу и тут же оказался в объятиях Льва.

— Здесь, здесь⁈ Ты чего, Лев?

Лев вскинул голову, поднимая на него мокрое от слез лицо.

— Саш[А], дети пропали! Слышишь⁈

— Что? — переспросил Александр, еще надеясь, что ослышался. — Что ты сказал?

— Они во дворе играли, а Прасковья за ними присматривала. Я сам только на минутку в дом зашел за книгой, — Лев рассказывал, а сам с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться. Всхлипы нет-нет да и проскальзывали в его голосе. — А