Милли Водович - Настасья Ругани

Его шершавые пальцы хватают Милли за локоть, и он выводит ее на улицу. Там она энергично вырывается из его хватки. Но, увидев бледно-сиреневую машину, вцепляется в него. Ей не хочется оставаться одной. Она боится снова увидеть на земле тело с закатившимися глазами.

Они доходят вместе до центра бейсбольной площадки, где солнце беспощадно. В той самой точке, где божьи коровки облепили руки ее брата, Милли садится на корточки. Она достает из рюкзака тяпку и маленькую лопатку. И принимается за работу землеройки. Плюет на землю, чтобы размочить, и копает ямку за ямкой с тревожным рвением. Под слоем высохшей земли она надеется найти револьвер.

Дуглас смотрит на нее.

– Мозги свои потеряла? – шутит он.

– Нет, твои.

Они обмениваются улыбками, и Милли отворачивается, копая все быстрее. Дуглас оглядывается по сторонам, потом присаживается на еще нетронутый участок. Тоже плюет, растирает и скребет ногтями выгоревшую траву. Это лучше, чем провести вечер, пачкаясь в машинном масле в компании Арчи и отца. Даже почти забавно. Ему, никогда не бывавшему на море, кажется, будто он – ребенок на пляже. Еще бы воды ко всем этим земельным кучкам, и можно строить замок. Твою ж мать, что я несу!

– Чего ищем-то? – спрашивает он грубо.

– Не твое дело.

Милли слизывает капельки пота над губой и протягивает ему тяпку. Дуглас принимает и инструмент, и повинность. Бесцельно выгребать землю – это ему подходит.

Час спустя их стараниями поле все в колодцах разных форм и размеров, так что сыграть на нем матч будет теперь нелегко, если вообще возможно. Алмаз не прятал здесь пистолета. Дуглас садится по-турецки, сует палец в левое, особенно торчащее ухо и чешет в нем как пес.

– Думаешь, яблок натрясешь? – шутит Милли.

– Очень смешно. Скажи лучше, тебе чем-то бейсбол не угодил или где-то тут зарыт клад?

Но Милли сосредоточенно смотрит вдаль. Там виден холодильник перед заправкой. Прижимаясь спиной к его бурчащей прохладе, она сказала брату: «Хотя ты все равно грязный предатель». Слова, которые ни за что не должны были стать последними.

Сегодня нет ничего, кроме сухих ямок и солнечных ножей.

– Брат у меня кое-что стащил, – отвечает она с запозданием.

Увлеченно наблюдая за порхающими вокруг них бабочками, она не замечает, что Дуглас вдруг поперхнулся. Дрозды и пересмешники взлетают с ближайших деревьев от его кашля. «Кое-что», – повторяет он, глядя, как Милли выкладывает стену из камешков.

– А какого рода это кое-что?

– Рода?.. Опасного рода.

«Опасного» – это еще ничего не значит. Главное, она не сказала «пистолет». Зато ее брат – сказал.

Дуглас вспоминает, как Алмаз объяснял Свану, что его сестренка взяла пистолет только для того, чтобы вернуть. Все еще слышит, как он оправдывается с прямотой тех, кто хочет изменить мир. Видит, как он горбится, вытирая ладони о джинсы, с испугом на лице. Дуглас ему поверил, потому что считал, что от той девчонки всего можно ожидать. Вечером он пересказал все матери, – в тот вечер, когда все становится алым из-за расшибленной о мрамор головы. Он объяснил, что Сван слетел с катушек, стал кричать и стрелять без разбора. Даже в библиотекаршу едва не попал. «Это несчастный случай», – заключила мать. Но Дуглас не отступился. Он вспомнил, с каким возбуждением смеялся Сван, глядя в лицо Алмаза с кровавыми пузырьками в уголках губ. «Он на этом не остановится, мам, будет хуже, чем с Арчи», – убеждал он сквозь слезы. «Утрись и забудь все, что видел», – вот что ответила мать, прежде чем вызвать подкрепление.

Мистер Купер явился сразу, вместе со Сваном: гладко выбрит, взгляд спокойный, в парадной рубашке. Отец Дугласа смотрит мультик в одних трусах, а Купер-старший щеголяет в костюме. Отец Свана усадил мальчишек рядком на жалкой банкетке в гостиной. Как будто для школьной фотографии. И безупречным, покровительственным тоном обрисовал конец их будущего. И их самих, и их семей, и их карьеры. Сван кивал, повторяя ключевые слова, чтобы лучше вбить их себе в голову. А Дуглас все это время думал лишь, как бы выпить канистру хлорки, чтобы отмыть нутро от этой липкой лжи при галстуке. Однако он согласился так же покорно, как мать. Как будто Куперы были кланом, которому надо поклоняться, – как будто от их успеха может перепасть и их семье, если как следует лизать им зад. Дуглас сказал даже «спасибо, сэр», и эти два слова до сих пор жгут ему горло.

В ту ночь он порезал запястье канцелярским ножом. Неглубоко, просто чтобы убедиться, что внутри у него по-прежнему кровь. А не черная жижа, как то дерьмо, которое хотели ему скормить.

И вдруг оно подступает снова: живот скручивает от мерзости, как при поносе. Нужно опорожниться от этой дряни. Но главная гниль не в нем, а снаружи. Она правит этим городом. От полиции до мэрии, включая библиотеку – все лгут. А нужен-то всего кто-то один, и только. Глядя, как Милли щекочет божью коровку, Дуглас решает, что не станет помалкивать, как советовал ему Сван, с еще безумными от убийства глазами. Конец, о котором говорил Купер-старший, уже пришел.

Конец Бёрдтауна.

– Если ищешь ствол Свана, то твой братец его вернул, – бормочет он. – Я знаю, я там был.

Милли вскакивает. В ней столько желания узнать подробности, что Дуглас пугается. «Пора тебе опомниться», – думает он, перестраивая в голове фразы. Но живот сводит колика. Голос перехватывает.

– Когда? Где? Он был один? – спрашивает Милли.

Вид у нее такой, будто сбилась с пути – или вот-вот найдет клад. Он плохо ее знает, поэтому сложно сказать. Грязными от земли, нервными пальцами она обхватывает жесткое запястье Дугласа. Этот дружеский жест, эта поддержка и просьба, чтобы он продолжал, так контрастирует с правдой, что вся решимость Дугласа сходит на нет. Он не находит сил рассказать ей всё – ей, которая ему доверяет. И в каком-то смысле верит в него. Весь побелев, Дуглас идет на попятную, прячется за Дейзи и Сваном. Сван не должен попасть за решетку, если она умрет. Не сейчас.

– Расскажи, – умоляет Милли.

– Ничего особенного, – врет он. – Мы встретились у ручья, Сван, твой брат и я, за пару дней до…

Он не договаривает. Ему и не надо – Милли вновь ему верит. Он видит это, потому что ее внимательные глаза светлеют, загораются беззаботностью вслед за широченной улыбкой.

– Это ведь надо было духу набраться, а? – замечает она восхищенно.

Милли вытягивает ноги, с облегчением и радостью, что может гордиться Алмазом. Едва не забывая про убийство.

У Дугласа же перед глазами только оно.

Чтобы как-то спастись от расспросов, он предлагает