Автопортрет на фоне русского пианино - Вольф Вондрачек

Редкие, не соблюдавшие договоренность волоски она выдергивала. А тут, прочитав дневник, состоящий всего из нескольких страниц, превратилась в седую старуху.

Суворину, как и мне, нравится вежливость молодого человека. Того, по моим наблюдениям, это смущает. Если вы желаете играть русского, первый урок – забудьте про вежливость. Русские вежливостью не отличаются.

Я начинаю готовиться.

Видя Суворина, тут же представляешь себе, как человек, вытянув ноги и мечтательно задумавшись, отдыхает перед хижиной на скамеечке и, покуривая, наблюдает за темными, тяжелыми облаками, стеной гонимыми ветром на горизонте. На соседнюю деревню, далеко-далеко, обрушится гроза. Лает собака, далеко-далеко. Москва, о которой мечтают три сестры, ближе.

XV

Единым прекрасным существом?

Суворин в тот день казался задумчивым, и это могло иметь столько причин, что не хотелось угадывать ни одной. Погода как причина исключалась, поскольку небо было голубое, воздух сухой, температура приятная. Прошел снег и – о венское чудо! – остался, лежал такой же легкий, каким упал, на улицах, на дорожках. Возникало ощущение, будто его можно сдуть. Он покрыл ветки деревьев. Даже солнце, казалось, радуется.

Женщина несла из магазина скворечник.

Ребенок вовсю сучил ногами в коляске, чтобы обернуться вслед другому (того тащил на санках молодой отец), а потом задумался, подождать или уже можно приступать к воплям.

Оба наших официанта, тоже в задумчивости, скрестив руки, смотрели в окна. Во всяком случае на обедавших посетителей они не обращали внимания.

Суворин вытаращился перед собой.

У него не выходили из головы загадочные, буйные, путаные и, наверное, да наверняка, думал он, совершенно пустые мысли.

Утром, удивленно сказал Суворин через какое-то время, он проснулся на полу возле своей кровати.

И решил, что это ужасно.

Я мог бы, разумеется, сказать: да ладно, с кем не бывает. Уж конечно, не я первый выпал из кровати. И в конце концов ничего страшного тут нет, но все-таки необычно, тем более в моем случае. Я точно помню, как лег в постель, потом уснул, а потом – факт, как ни крути, – проснулся возле кровати и ничего не заметил, данное обстоятельство ничуть не потревожило мой сон. Я даже не замерз. А место обретения моей персоны в принципе предполагало иное.

В молодости, сказал Суворин после паузы, со мной подобного не случалось. Придя в себя на полу после попойки в пивной или на квартире друга, я был абсолютно уверен, что именно там и заснул. А если добирался-таки до дома и постели, то в ней и просыпался.

Суворин пребывал в растерянности. Кто же выпадает из кровати, да еще трезвым, да еще и не проснувшись при этом? Судя по всему, я даже не ударился. Никаких повреждений – ни синяков, ни малейшей царапины.

Он пошевелил пальцами, подвигал руками, плечами, поводил во все стороны головой. Как раз сегодня меня даже спина не беспокоит. Приятно. Правда, странно. Но с другой стороны, что же я за существо? У здорового человека после такой ночки по меньшей мере голова заболит. А я после непродолжительного марш-броска из кровати на пол не только не проснулся, но, по-видимому, мне без каких-либо помех продолжили сниться сны, представляете. Я играл на пианино, и играл, надо сказать, неплохо. Однако почему-то пахло куриным супом. Ешь, ешь и никак не можешь наесться. Становится жарко, но наесться никак не можешь. Распахиваешь окна, простужаешься и падаешь в кровать, где, впрочем, и без того уже лежишь. Никакого смысла. После падения на пол я просто продолжил играть, правда, неохотно, поскольку запретил своим снам иметь хоть какое-то отношение к музыке. Видно, ничего не поделаешь.

Я все время молчал. Согласился с ролью свидетеля разговора с самим собой, который Суворин вел частично на русском, частично на немецком, и опять подумал, что надо бы, как я намеревался не раз, сделать над собой усилие и когда-нибудь все-таки выучить русский. Можно спросить Анну, Ольгу, Нору. Да почему бы и не Суворина? Мешала мне исключительно лень. Пока я не удосужился даже приобрести словарь. Непостижимо.

У окна остался один официант, с тихой детской радостью смотревший на снег, опять падавший густыми хлопьями. Хлопья – это белые ангелы, будет он рассказывать своей маленькой дочери, вернувшись с работы домой. Я их видел.

Я бы с бóльшим удовольствием сыграл на бильярде, чем на пианино. Или в шахматы. Прыгал бы с конями во все стороны. Конь всегда нравился мне больше остальных фигур. Как я любил играть наездника!

Он задумался. Хорошо бы проведать Шиффа, виолончелиста, он живет совсем недалеко, и его бог знает почему все считают неприятным человеком. Вовсе он не неприятный, совсем даже не неприятный. Болтают сами не знают что. Как, наверно, и про всех остальных, в том числе про меня. И про музыкантов, которых никто не в состоянии заставить говорить только про музыку. Они, видите ли, должны говорить только про музыку. А нам как раз нравится не хотеть нравиться каждому. Или, как он говорит: оставайся простым человеком и наживешь неприятности!

У Шиффа просторная квартира, расположенная на двух этажах, соединенных лестницей, и поэтому достаточно места, чтобы позволить себе бильярдный стол – доставленный из США «Брансуик». Не просто роскошный предмет интерьера. Здесь играют. «Качают шары», как называет бильярд Шифф – ребенок, выношенный в чреве математики, музыки и поэзии. Он все время придумывает что-то про свой великолепный стол, то ли философствует, откуда я знаю, сочиняет истории, жонглирует выдумками для этих историй. Веселится тогда вовсю, становится азартным, хотя лучше сказать дурашливым. Когда я последний раз был у него, он спросил меня (и себя): кто же отец этого трехсоткилограммового монстра. Дворянин? Столяр? Итальянский торговец тканями? Какой мужчина не желал бы в таком поучаствовать и стать избранным счастьем, тайными мечтами любовником, отданным на волю любовного желания сразу трех женщин, представших перед ним единым прекрасным существом? Однако тому, кто хочет увидеть Шиффа в хорошем настроении, не следует принимать все всерьез, устраивать из игры соревнование, сиять, хвастаться. Следует убрать свое тщеславие подальше, короче, дать увлечь себя ритуалу, а не биться ради победы.

Когда я заходил к нему, сказал Суворин, мы иногда говорили о том, что же интересного в желании выиграть, неважно где. Долгие, практически безрезультатные разговоры. Однако в собственных четырех стенах разок, по крайней мере, можно наконец покончить с муками нашей профессии: конкуренцией, соревнованием, борьбой. У одного сегодня удачный день, у другого нет. Бильярдный стол стоит не на сцене. Но попробуйте выбросить это из головы.

Хуже всего, по мнению