Водолаз Его Величества - Яков Шехтер

многие на нее заглядывались, помощь по хозяйству предлагали, только она никому ничего. Цену этой помощи всякий знает, а она не хотела, сама с Митяем управлялась. Руки у него золотые, в деда, все умеет, все само у него выходит.

А тут жандарм наш обихаживать ее стал. То тут подъедет, то там пристанет. Гнать несподручно, все-таки власть, а терпеть сил нет.

– А что терпеть? – удивился Артем. – Женщины, говорят, любят, когда их обхаживают.

– О, ты не знаешь манеры жандармские. Обращение у них простое – руку за пазуху или под юбку. И не ударишь – он же в мундире, и пожаловаться некому. Длилось так несколько месяцев, пока однораз вертается Митяй домой, а матери нет в избе. Ну, видно, в хлев пошла, за коровой прибрать. Он в хлев, и с порога слышит мычание полузадушенное. Жандарм мамку его завалил, рот ей зажал и ходит по ней, что дышло у паровоза.

Митяй поглядел пару секунд, как волосатая жандармская жопа мамку его мнет, схватил вилы, что у стены стояли, да в задницу и засадил. Ума, правда, хватило – не насквозь, а лишь на вершок.

Что там поднялось! Крик, кровь, угрозы, проклятия. Орать-то жандарм орал, а сделать что-либо побоялся, вилы-то у Митяя в руках оставались, и выражение морды было очень решительным. Ну, он рану платком залепил и поковылял восвояси.

Митяй к мамке, а та уже отошла маленько и говорит: беги, сыночка, к приставу, первым расскажи, как было. А то засудят тебя до каторги.

Ну, пристав Митяя выслушал и его же в холодную посадил, стал жандарма дожидаться. Тут тетка Настя со старостой деревни пожаловали, жалобу на сильничанье подавать. Чтоб сына выгородить, не побоялась тетка позора, ничего не утаила, все как на духу выложила. Вот только после этого жандарм и явился. Он не спешил, наверное, вообще не думал докладывать, знал, что рыльце в пушку.

Пристав от злости аж побелел. Зачем ему такие неприятности? Дойдет до начальства, он кругом виновным окажется. В общем, решил дело замять. Жандарма перевести в другой околоток, а Митяя в рекруты. Его, как единственного сына вдовы, не должны были брать, в этом году из села нашего меня уже забрили. Ну да у них закон, как дышло, куда хотят, туда и толкают.

– Жандарма понятно, а Митяя-то за что? – удивился Артем.

– Хоть тетка Настя и староста поклялись приставу, что молчать будут как рыбы, но в деревне тайн нет, все про всех знают. На Митяя бы сразу стали пальцем показывать: мол, вот парень, который жандарма на вилы поднял. Раз одному с рук сошло, и другой попробует. Отсюда и до бунта недалеко.

– А как вы в школе водолазов оказались? – спросил Артем.

– Да черт его знает! Куда послали, туда и попали. В общем, ты на Митяя зла не таи. Он не только на евреев, на весь белый свет обиженный.

– А евреи что ему сделали?

– Да ничего. Мы евреев сроду не видывали, ты первый. Слышали про ваше племя много нехорошего, это верно. Как тут не поверить? Ну да ладно, почивать пора.

Прилепа ушел. Поднялся ветер, принес перезвон склянок с кораблей, стоящих в гавани Кронштадта. Месяц лил сквозь набежавшие облака таинственный тусклый свет. Артему вдруг почудился запах яблок, которые раздавала чернобыльской ребятне бабка Настя, совсем другая Настя, из другой истории, но какой-то невидимой внутренней нитью связанная с Настей из курской деревни.

Этот почудившийся Артему запах вдруг сделал его счастливым, как можно быть счастливым только в здоровой юности, от ладности послушного тела, свежего дыхания и ясной головы.

Артем поднял глаза вверх, разглядел блистающие в разрывах облаков звезды, глубоко вдохнул морскую свежесть и вдруг понял, что связывает двух Насть. И не только их: все эти удивительные события, этих странных людей, это темное небо, белый диск луны, шум моря – все это связывает воедино он сам. Через него проходит невидимая нить, соединяющая разных людей и разные события. Огромный мир течет через его сердце, умещается в нем и создан для него.

Он улыбнулся черноте ночного неба и пошел спать.

* * *

Сладостной отдушиной для Артема стали посещения санчасти. Два раза в неделю матросы проходили обязательную проверку. Пока формальную, ведь глубинных погружений, способных повредить здоровью водолаза, еще не происходило. Купание в баке не в счет, оно скорее напоминало игру, чем серьезный спуск под воду, но порядок есть порядок.

Освидетельствование проводила сестра Маша. Врач Михаил Николаевич Храбростин, лысоватый, с оттопыренными ушами и аккуратной бородкой клинышком, почти ничего не говорил во время осмотра. Посверкивая стеклами очков в тонкой оправе, он, не поднимаясь из-за стола, внимательно рассматривал каждого матроса, изредка произнося непонятные слова на докторском языке.

Иногда Храбростина подменяла Варвара Петровна. Пересекая двор по направлению к дверям санчасти, Артем молил судьбу, чтобы доктора Храбростина отвлекли более важные дела, и судьба часто прислушивалась к его просьбе.

Осмотр занимал несколько минут и со стороны мог показаться самой рутинной процедурой. Но не для Артема. Эти минуты были наполнены до предела – быстрыми взглядами украдкой, невольным жарким румянцем, сбившимся дыханием, особенным блеском глаз и сладостными интонациями милого голоска.

Тысячу раз Артем говорил себе, что все придумывает, что Варвара Петровна относится к нему точно так же, как к любому другому матросу школы, и каждый раз после встречи с ней обмирающим от сладкой боли сердцем понимал: совсем не так. Очень даже не так!

Бессмысленность их отношений пугала и злила Артема. Даже если он не ошибается и Варвара Петровна питает к нему нечто подобное тому, что он ощущает по отношению к ней… Что, что из этого? Какое продолжение у этих взглядов, мурашек, бегающих по спине, и прерывающегося дыхания? Они принадлежат к разным народам, исповедуют разные веры. И вообще, разве есть дело красавице-врачу из дворянской семьи до матроса еврея, сына базарной торговки?

А он сам? Разве он сможет когда-либо сказать матери и отцу, что его сердце принадлежит иноверке? Нет, нужно немедленно выкинуть это сладкое томление из головы, а главное, из сердца.

Он решительно приказывал себе забыть глупости, при мысли о Варваре Петровне принимался твердить псалмы и почти забывал о прелестной докторше… до начала следующего медосмотра. Уже по дороге в санчасть напускная холодность и, казалось бы, навсегда прилепившаяся к сердцу отстраненность слетали, точно листик под порывом ветра.

Артему только казалось, будто никто не замечает их быстрый обмен взглядами, дрожащие губы и чуть косноязычную от пересохшего рта речь. Все эти явные признаки