Водолаз Его Величества - Яков Шехтер

– Не спится?

– Да. Никак от проверки отойти не могу.

– Я тоже. Ты молодец, здорово всех настропалил. А я боялся, ведь Бочкаренко глаз на меня положил, отчислить хочет, оттого и придирается.

– Да за что тебя отчислять?

– Из-за тебя. Ну, из-за той истории с Базыкой.

– Кто ее помнит?

– Все помнят, особенно Бочкаренко. Он ничего не забывает. – Прилепа помолчал и добавил: – Ты еще раз извини, это Митяй нас подбил.

– Какой Митяй?

– Да Базыка. Мы с ним из одной деревни. Разве ж я мог отказать? Ты не обижайся на Митяя, он жизнью ударенный. Крепко ударенный. А меня Андреем зовут, – Прилепа протянул руку, и Артем второй раз за вечер обменялся рукопожатием с бывшим обидчиком.

– А как его ударило? – спросил он Прилепу.

– Наотмашь, как только жизнь умеет. История не короткая, ежели спать не хочешь, могу рассказать.

– Расскажи.

– Дед Митяя жену с Крымской войны привез. Татарку или турчанку, кто их разберет. Чернявая, не пример нашенским, юбки длинные до полу, мониста на шее в три ряда. Трубку курила, мы, робяты малые, дыма ее боялись. Говорили, колдует басурманка, кто дым из трубки вдохнет – рабом ее станет. И будет она на нем по ночам на черные горы летать.

Прилепа тихонько засмеялся.

– От дурные мальцы! Бабка Мария перед венцом веру православную приняла, по воскресеньям первой в церкву приходила. Митяй мне сказывал, она замуж за деда пошла, чтоб жизнь свою спасти. Дедова рота квартировала в каком-то городке татарском, где бабка девушкой жила со своей семьей. Она название говорила, да кто ж это басурманское лопотание запомнит, что-то навроде Тьфу-Тьфу Поле.

– Поле? – удивился Артем.

– Да не, какое поле, в горах крепостца, перевал держит, оттого солдатов наших, поправляющихся после ранения, тудысь послали, пустую дорогу сторожить. Вся рота такая была, подстреленных да подколотых. Тогда по дорогам никто не шастал, все по деревням сидели, ждали, пока война стихнет.

Бабка сказывала, что деда сразу приметила, когда тот на посту стоял. И он ее тоже. Попросил воды принести. Принесла. На следующий день лепешкой угостила. Потом они случайно встретились, когда бабка мимо лагеря шла. Или не случайно, кто теперь разберет.

А через два дня вызывает деда поручик, ногами топает: «Что ты за бардак тут устроил?» Дед не понимает, а тот его отправляет на ворота лагеря, мол, какая-то девка к нему ломится. Приходит Митяя дед на ворота, а там бабка Мария падает ему в ноги и умоляет: женись, не то убьют.

Оказывается, по басурманским правилам, если девка гуляет с парнем до замужества, она позорит честь семьи. То есть жениться на других девушках этой семьи уже никто не будет. И вообще, пятно на всю жизнь, не смыть. Чтоб спасти честь семьи, выход один: пришить девку. И делают это не чужие люди, а собственный отец и родные братья.

– Какой ужас! – воскликнул Артем. – Ты не сочиняешь?

Андрей сплюнул сквозь зубы и продолжил:

– Дед Митяя никак в толк не мог взять: причем здесь он? Спросил бабку Марию: как же так, мы ж друг друга даже пальцем не тронули? А та объяснила: мол, одна семья в городке сватала ее за их парня, но родители отказали, не захотели с ними породниться. Вот они и решили отомстить. Воспользовались тем, что Мария три раза разговаривала с русским солдатом, и пустили слух, будто она шлюха и спит за деньги с неверными. И не объяснишь, и не докажешь. Домой ей возвращаться нельзя, любимые братики, которых она растила с малолетства, зарежут ее, как барана. В общем, или он на ней женится и забирает к себе в лагерь, или она прямо сейчас идет к обрыву и прыгает.

Поручик, который за дедом увязался, стоял рядом и все слышал. Спросил у деда: ты, мол, не против жениться? Тот говорит: очень даже за, мне девушка по сердцу. В общем, взяли ее в лазарет помощницей санитарки, батюшка с ней поговорил пару раз и окрестил. Вскоре война кончилась, деда Митяя демобилизовали, он прямо в лагере обвенчался с бабкой Марией и увез в родную деревню под Курск.

Хорошо они жили, душа в душу. Дед Митяя умельцем был, руки золотые, а сердце алмазное. Всем в деревне помогал, где плечо надо подставить, он первым бросался до самой старости. Бабка Мария души в нем не чаяла, и она для него до старости оставалась светом в окошке. Вот только с детьми у них плохо получалось, умирали дети. Лишь одна младшая дочка выжила, Настя, Митяя мамка.

Черная уродилась, в мать, глаза огромные, совсем другая краса, чем у наших белобрысых девок. Взял ее дядька Василь, плотник, работящий мужик, пахарь. С утра до вечера в своем сарае строгал-пилил, молотком стучал, весь стружкой засыпанный. Ах, как она пахла, эта стружка, как пахла!

Андрей негромко хлопнул себя ладонью по боку и сокрушенно произнес:

– Эх, сейчас бы закурить!

– А кто мешает? – удивился Артем.

– Бочкаренко. Дыхалку, говорит, портит. Ты что, не заметил, в школе ни один человек не курит. Запретил, гад усатый!

Артем стал припоминать и с удивлением понял, что за месяц своего пребывания в школе не видел ни одного курящего.

– Дядька Василь с женой хорошо ладил, – продолжил Прилепа, – а уж с тестем был как два сапога пара. Хлопотуны, жизни свои прожили от заботы до заботы.

Дед Митяя раньше всех умер: то ли старая рана открылась, то ли лихоманка одолела. Поболел с месяц и преставился. Больше всех по нему дядька Василь горевал, чисто как по отцу убивался. Бабка Мария пару лет протянула, точно птица с перебитым крылом, и тоже отошла. Я с Митяем с детства хороводился, лен не делен, из горницы ихней не вылазил, отседова все и знаю.

Остались дядька Василь с тетей Настей и Митяем одни в целой усадьбе. Прожили так годков несколько, а когда Митяю шестнадцать исполнилось, дядька Василь в одночасье помер.

Перед воскресеньем он всегда баньку топил. Крепко топил, чтоб пар ядреным получался. Не уберегся, тетка Настя щи с головизной приготовила, он умял пару мисок, да и в баню наярился. А первый пар, он суровый, ударяет. Тетка Настя через полчаса заглянула, может спинку потереть или что еще надо, а дядька синий на полу лежит.

Андрей снова сплюнул и тяжело вздохнул.

– Ты, поди, дивишься, для чего я тебе все это рассказываю. Погоди, мы уже в конце.

Схоронила тетка Настя мужа, стала долю вдовью мыкать. Баба она видная, хоть чернява, да пригожа,