Энциклопедия логических ошибок: Заблуждения, манипуляции, когнитивные искажения и другие враги здравого смысла - Иммануил Толстоевский

Разумеется, на науку сильно влияют и общие ценности эпохи. Знаменательное совпадение: Филипп Ленард, получивший Нобелевскую премию по физике в том самом annus mirabilis, «чудесном» 1905-м, в будущем радостно вступит в ряды нацистской партии, объявит труды Эйнштейна «еврейской физикой» и возглавит движение «Немецкая физика» (Deutsche Physik). Наивно ждать, что люди, посвятившие жизнь фундаментальной идее – неважно, политической, религиозной или научной, – вдруг прозреют и развернутся на 180 градусов, стоит им увидеть свет контраргументов.

Такие фанатики, как Ленард, – безнадежные случаи, но ведь и Эйнштейн не смог совершить этот разворот. Он понимал, о чем толкуют юные квантовые физики, – они говорили с ним на одном научном языке (логос). Он верил в их талант и добросовестность (этос). Но с точки зрения чувств он никак не мог принять мысль, что в основе мироздания лежит случайность (пафос). Эта мысль противоречила самым базовым его ценностям – и он посвятил остаток дней поиску альтернативных объяснений.

Увы, Эйнштейн так и не обрел желанного душевного покоя. Даже на смертном одре в 1955 году он не отказался от классического подхода и провел последние мгновения жизни, вглядываясь в свои формулы[70].

•••

У Макса Планка, предводителя квантовой революции, поглотившей Эйнштейна (а ведь Планк был одним из первых, кто поддержал теорию относительности!), есть прекрасное наблюдение – оно касается нашей способности менять убеждения. Обычно его цитируют в сокращенном виде – «Наука движется вперед с каждыми похоронами», – но оригинал еще лучше: «Новая научная истина не убеждает оппонентов, не заставляет их увидеть свет; она одерживает победу лишь потому, что ее оппоненты в конце концов умирают и вырастает новое поколение, уже знакомое с нею».

Когда: прошлое культуры дискуссий

Рассуждение, логика, дискуссия, искусство убеждения, софизмы… Все это – не изобретения. В любую эпоху в любой точке мира было полным-полно тех, кто противился новому, занимался самообманом, вводил в заблуждение собеседников, пытался манипулировать толпой. Но это разные вещи – делать что-то, осознавать, что́ именно ты делаешь, и систематически изучать это в рамках культуры дискуссий. Последнее требует более высокого уровня осознанности. И вот что любопытно: если мы проследим, откуда взялись все эти сложные концепции, то обнаружим, что все дороги ведут в один-единственный город. Добро пожаловать в дивные Афины, где не только изучали способы убеждения – их институционализировали, сделали частью системы управления и системы образования…

Из чего сделан афинский спор

Поскольку мы то и дело говорим о Платоне и его ученике Аристотеле, вам может показаться, что к ним и сводится вся история Афин. Но на самом деле Платон родился в год смерти Перикла (429 год до н. э.), одного из «отцов-основателей» афинской демократии, – то есть на исходе золотого века Афин. Пелопоннесская война (против Спарты) уже через несколько лет обернется катастрофой, а спустя век Александр Македонский подчинит себе весь полуостров, фактически положив конец этому эксперименту с независимой демократией.

Таким образом, речь не просто об одном городе – об относительно коротком отрезке его истории. Теоретический фундамент понятий, которые я перечислил в начале этой главы, был заложен – если не считать краткие периоды тираний – всего за два века[71]. А раз так, вот вам задача со звездочкой.

Почему эти основы были заложены в Афинах, а не в долине Инда? Почему мы не начинаем с Египта, где благодаря инженерным достижениям и совершенству бюрократической машины замахнулись на такой безумный проект, как пирамида Хеопса, еще за 2 тысячи лет до Перикла? Почему в Китае не появились свое «Государство» (политическая философия и утопия), своя «Риторика» (искусство убеждения), свой «Органон» (логика), а если и появились, то не дошли до наших дней?

С безграничной самоуверенностью, которую некогда вселила в нас книга «Ружья, микробы и сталь»[72] (удостоенная, к слову, Пулитцеровской премии), мы можем немного порассуждать о коренных причинах, даровавших греческому полуострову особое преимущество:

● безуспешные попытки тиранов захватить власть;

● гористый ландшафт, допускавший существование независимых городов-государств (полисов);

● гражданское самосознание, развившееся благодаря общему врагу – персам;

● фаланга – стандартный боевой строй пехоты в ту эпоху[73].

Фотография фаланги, которую я сделал во время Фермопильской битвы. #nofilter #300друганов #востокпротивзапада #леониднашбосс #мерзнем

Уверен, вы можете вообразить и другие причины. Но для нас главное, что в Афинах возникло и утвердилось хотя бы минимальное представление о равенстве. Иначе не было бы ни возможности убедить толпу посредством разума и слова, ни даже необходимости ее убеждать. О чем можно спорить с фараоном – наместником богов? О чем договариваться с китайским императором, чья легитимность подтверждена в небесной канцелярии?

•••

Мы разобрались, какие условия были характерны для Греции в целом. Но чем же среди множества греческих полисов выделялись Афины? В конце концов, Коринф был богаче, Фивы – обширнее, Сиракузы – великолепнее. Значит, «минимальное «представление о равенстве» – необходимое, но все же недостаточное условие.

Приведу самое, на мой взгляд, весомое доказательство этого тезиса: Спарта, извечный соперник и идеологический антипод Афин, несмотря на свое военно-олигархическое устройство, во многих отношениях была даже более эгалитарной. Все мужчины, что богатые, что бедные, занимались одним и тем же ремеслом (военным), подолгу жили в одном и том же месте (в казармах) и общались друг с другом как с равными («Эй, чувак, слышал, что эти долбаные афиняне учудили?»).

Это равенство отчасти касалось и женщин. Вопреки нормам эпохи, они получали базовое образование, владели имуществом, вели семейные дела. Аристотель даже высмеивал спартанцев: «Вами правят ваши женщины». Это и само по себе было абсурдно – издеваться над «мужественностью» потомков царя Леонида, но Аристотеля несло: он связал упадок Спарты с тем, что женщины обладали правом голоса и правом собственности. (Хотя мы-то знаем: Спарту сгубила любовь падишахов – я хотел сказать, царей – к удовольствиям и наслаждениям.)

•••

В Спарте также утвердился принцип разделения властей (Турция могла бы поучиться, для нас это до сих пор непостижимо): там был не один царь, а два. Они происходили из разных родов и «уравновешивали» друг друга. Более того, за ними приглядывали пятеро эфоров, отвечавших за внутреннюю безопасность и судебную власть, и совет старейшин (герусия). И эфоров, и членов герусии выбирал народ. Таким образом, простой гражданин мог критиковать царей, а эфоры могли их сместить.

Однако, несмотря на все это, спартанцам недоставало личной свободы. Я не говорю о рабстве – оно было константой эпохи. Но в Спарте все вращалось вокруг защиты государства, и жизнь каждого «свободного» спартанца была расписана от рождения до смерти: как себя вести, на ком жениться и т. д. Да, он мог критиковать решения царей, но не мог ставить под сомнение тот факт, что Спарте вообще нужны цари. Не мог заявить: «Надоело воевать, пойду-ка я в художники, у меня, кажется, талант». Афинянин Сократ мог открыто восхвалять отдельные стороны спартанского строя, но невозможно представить, чтобы спартанец так же превозносил афинский строй. В военном государстве, где культивируется единообразие и единомыслие, ненормально не то что славить врага – даже иметь разные мнения по одному вопросу.

•••

По правде говоря, спартанцы питали такое отвращение к разногласиям и спорам, что, если ученик отвечал слишком многословно или начинал вдаваться в подробности, учитель кусал его за палец{34}.

Такой же подход применялся и в делах государственных. Как-то однажды, во время конфликта с соседними Фивами, спартанцы какое-то время слушали фиванских послов, пытавшихся уныло торговаться, а потом прервали их: «Надо иметь или больше сил, или меньше претензий»{35}.

Слово «лаконично», то есть «кратко и по существу», происходит от названия спартанской земли – Лаконии. Ничего удивительного, верно? Но цена этой лаконичности – бессчетные искусанные пальцы и обиженные послы.

А теперь задумайтесь: смог бы Платон написать свои полные тонкостей «Диалоги» в такой культуре? Смог бы Аристофан поставить в Спарте свои антивоенные пьесы? Да еще и в разгар войны, когда сыновья многих зрителей взяты в плен