Диктиона. Пламя свободы - Лариса Куницына

— Я итак бастард, хоть и не императорский. Мать говорила, что он был из высшей аристократии. Его слишком хорошо охраняли, а то она сама перед побегом перерезала бы ему глотку.

— Может, ты сделал это позже, сам не зная об этом.

— Может.

— А я своему мог, да рука не поднялась, — мрачно пробормотал Сёрмон и мотнул головой. — Лучше расскажи, как прекрасная Бонн-Махе? Говорят, одно её дыхание, как вино.

— Отравленное.

— Твоё не лучше, — усмехнулся алкорец.

— Она открыла мне своё сердце.

— В самом деле?

— Да. Рассказала, как печальна была её жизнь, как долго она томилась без любви и плакала по ночам, мечтая о ласке сильных мужских рук.

— Твои руки её, надо полагать, устроили?

— Поделилась, каким отвратительным был император, — не обратив внимания на его иронию, продолжил Авсур. — Как она была счастлива, что вскоре он забыл о ней.

— Прямо уж… — скептически хмыкнул Сёрмон.

— И попутно исследовала моё тело вдоль и поперёк, ища знаки Тьмы.

— Ого! За развлечениями маленькая ведьма не забывала о деле!

— Вот именно, — Авсур взглянул на него. — По нашим поверьям, на теле одержимого обязательно есть знаки.

— По нашим тоже. Так считают все проалкорцы: тиртанцы, земляне, местные, наверно, тоже. Она была очень разочарована, ничего не найдя?

— Вовсе нет. Она ведь вообще ничего не нашла. Даже шрамов.

— Да, — пробормотал Сёрмон. — И это у парня, который двадцать пять лет в строю.

— Тридцать два, если быть точным. Мне дали в руки лучемёт, когда мне было восемь лет.

— И ей известен твой возраст?

— На меня в тайной полиции было заведено солидное досье.

— Да, я помню. За твою голову давали огромную награду. Которую я упустил. Иногда жалею.

— Не жалей. Наши шансы всегда были равны.

— Не будем спорить… Короче, крошка Бонн-Махе усекла, что твоя сотни раз изрезанная и прострелянная шкура целее и нежнее, чем шкурка новорожденного жеребёнка. И выглядишь ты моложе, чем должен выглядеть ветеран Последней Войны. Значит, они догадываются о сущности Проклятого?

— Боюсь, что они знают больше, чем должны знать. Она пыталась втянуть меня в разговор об одержимости, а потом в самый подходящий, по её мнению, и неподходящий, по моему, момент напрямую задала вопрос о демоне.

— И что ты ответил?

— Я велел ей заткнуться.

— Ты груб, — поморщился Сёрмон. — Нужно было немного подождать и, выбрав подходящий для тебя и неподходящий для неё момент, выяснить, что они знают.

— Я не столь искусен в делах любви.

— Ладно, я сам. Скорее всего, не добившись толку от тебя, она примется за меня. Ты не будешь ревновать?

— Я похож на идиота? Давай, лисёнок. Не посрами своего легендарного предка!

— Не злись. Это нужно для дела.

— Как хочешь, — Авсур пожал плечами и посмотрел вниз на Микеллу, всё ещё сидевшего у фонтана. — В любом случае, нам нужно предпринять собственные шаги. Если они добудут свиток раньше нас, то я крупно сомневаюсь, что они отдадут его нам.

— Я тоже так думаю, — Сёрмон задумчиво взглянул вниз. — Если мы их опередим, то будем совершенно свободны. И уж тогда я точно спущу с кого-нибудь шкуру.

Отойдя от парапета, он вошёл в дом, а Авсур остался на террасе. Он видел, как Сёрмон вышел в сад, и слышал, как игриво он заговорил с Микеллой. Он мурлыкал, ворковал и наверняка сверкал бездонными глазами и облизывал розовым язычком пухлые алые губки. Когда он играет, он может расшевелить даже святого отшельника. Авсур усмехнулся. Песенка Миккелы была спета. В поцелуях Сёрмона больше яда, чем в устах всех озлобленных одалисок покойного Императора.

Какое-то время он сидел на парапете, глядя на звёзды и слушая, как журчит вода в фонтане и шумят на ветру кроны деревьев. Но потом до его слуха долетел странный хрип. Он шёл откуда-то снизу. Спустившись по широкой резной лестнице, Авсур осмотрелся. Новый хрип донесся из-за маленькой дверцы в глубине тёмного коридорчика. Пройдя туда, он распахнул дверь и остановился на пороге узенькой комнатки для хозяйственного инвентаря.

Здесь горели две яркие свечи, освещавшие человеческую фигуру, привязанную к большому, поставленному на попа столу. Испуганный, мокрый от пота Микелла отчаянно смотрел на него. Его одежда была изрезана в нескольких местах, и сквозь порезы сочилась кровь. Его рот был заклеен куском скотча. Сёрмон без куртки, с закатанными до локтей рукавами сорочки стоял рядом. В руках он держал наградной кинжал с золотой рукояткой, зазубренное лезвие которого уже было покрыто кровью. Его пухлые розовые губы были обиженно надуты.

— Представляешь, этот тип говорит, что не знает, где расположена королевская сокровищница, — оскорблённо поделился он.

Микелла замотал головой, умоляюще глядя на Сёрмона.

— Может, он и не знает, — пожав плечами, предположил Авсур. Микелла энергично закивал. — А, может, и знает, — добавил Авсур. — Сломай ему пальцы. Если знает — скажет…

И, развернувшись, вышел и плотно прикрыл за собой дверь.

II

Утро Авсур встретил на террасе дворца, обращённой к площади. Он стоял возле парапета и, скрестив на груди руки, смотрел вниз. Наёмников на площади почти не было. Ободрённый отсутствием сопротивления со стороны аборигенов, Рахут поторопился убрать с глаз долой основную часть своей разношёрстной армии. Во дворце и Храме остались только ормийские гвардейцы. Зато на улицах теперь появились местные жители. Обычная жизнь города потихоньку возвращалась в свою колею. Лавки и мастерские пока были закрыты, но уже можно было увидеть женщин и мужчин, появившихся на улицах. Проходили они торопливо, настороженно поглядывая на вооруженных до зубов чужаков, но и особого страха не проявляли. Сначала они покидали свои хорошо укреплённые дома только по делам и торопились вернуться назад, но затем начали проявлять и любопытство. Некоторые из них набирались смелости и пересекали площадь, смотрели на застывших у дверей и эстакад гвардейцев, и на то, что было свалено у стены, а потом уходили. Никто из них не пытался завязать разговор с пришельцами, и по их лицам совершенно невозможно было понять, о чём они думают.

На террасу, улыбаясь и потягиваясь, вышел Сёрмон. Он сменил куртку и брюки, и теперь его костюм был нежно-бирюзовым. Тем же цветом сияли и длинные ногти.

— Надоел зелёный цвет, — поделился он, заметив многозначительный взгляд ормийца.

— К тому же кровь плохо отстирывается, — добавил Авсур.

— О чём ты? — Сёрмон удивлённо поднял тонкую золотистую бровь.

— Да так, не обращай внимания, — Авсур развернулся и пошёл к эстакаде, плавно отходящей от террасы и ведущей на площадь.

— Ты сегодня не в духе, — Сёрмон догнал его и обнял за талию. — Плохо спал?

— Нет. Просто паршивое настроение.