Бумажные самолёты - Максим Кощенков

проходить на каблуках больше часа, а она, похоже, щеголяла в них целый вечер. Под дверью ванной лежит тонкая полоска света. Подойдя ближе, я тихо стучусь.

— Пол? — удивлённо спрашивает мама, не открывая дверь.

— Это я.

Замок щёлкает, и дверь приоткрывается. Меня тут же обдаёт перегаром.

— Эмили, ты почему не спишь?

Мамины мягкие каштановые волосы ниспадают на плечи. Даже после долгого вечера она выглядит так, будто только вышла из парикмахерской.

Неосознанно поправив свою растрёпанную шевелюру, я решаю не тянуть кота за хвост и открыто спросить:

— Зачем ты продала бизнес?

Мама смотрит на меня в замешательстве.

— Мне были нужны деньги, — наконец отвечает она.

Я так и знала: она солжёт. Разве каких-то пару минут назад папа не уверял меня в том, что это пустяки?

— Чтобы рубиться в покер? — продолжаю я. Шагнув в ванную, я закрываю дверь, чтобы не привлекать внимание папы. — Это же было дело всей твоей жизни!

— Прошлой жизни, — напоминает мне мама.

Я чувствую, что ей есть, что добавить. «От которой мы обе сбежали», — вертится у неё на языке. Удостоверившись, что я правильно истолковала её слова, мама отворачивается к зеркалу и принимается смывать макияж.

— Хочешь знать, что я об этом думаю? — мама бросает на меня раздражённый взгляд, и я продолжаю. — Это самое идиотское решение проблемы из всех.

— На твоём месте я бы держала язык за зубами, — шипит она.

— На твоём месте я бы начала лечиться! Ты алкоголичка, мама!

Она хватает меня за волосы так крепко, что кожу на голове начинает покалывать. Из моей груди вырывается звонкий крик, но мама одной пощёчиной заставляет меня заткнуться. Я хватаюсь за щеку двумя руками и нервно сглатываю.

— А ты шлюха, Эмили, — выпаливает она. — Шлюха, которая напилась и уничтожила мой бизнес! Не притворяйся, что не видела тех надписей на наших билетах, разбросанных повсюду фотографий и разбитых витрин!

Чем сильнее мама тянет меня за волосы, тем громче мне хочется выть от боли. Её крепкая рука угрожающе нависла надо мной, словно булыжник, готовый с минуты на минуты расколоть мой череп. Знаю: если я буду молчать, она просто вышибет из меня все мозги. Но что-то внутри заставляет отчаянно цепляться за правду — правду, которая обязательно выйдет наружу, когда придёт время. За неё я готова сражаться, даже если мой противник — собственная мать.

Я отчаянно впиваюсь ногтями в её руку и выигрываю для себя несколько секунд. Бросив одеяло, я в слезах выбегаю в коридор и бросаюсь в гардеробную. Мама чеканит оскорбления как бывалый фальшивомонетчик. Но за громкими словами, как за песочными замками, прячется обиженная девочка, с которой никто не хочет играть.

Глава 21

Каролина

Я проверяю смартфон в надежде, что он рано или поздно поймает сигнал и что отправленные Майку сообщения дойдут до него раньше, чем я вернусь. Одного жалкого деления катастрофически мало, чтобы провести и пятиминутный разговор. Хотя, сомневаюсь, что я бы нашлась, что сказать. Иногда молчание имеет больше смысла, чем слова.

Молчание… оно давит, словно толща воды. Прошло уже несколько часов с тех пор, как мы с Элом оставили Йосемити позади. За всё это время мы не произнесли ни слова. Не потому, что нам нечего сказать — а потому, что сказать хочется слишком много. Кажется, что из меня вот-вот хлынет поток самых разнообразных ругательств, которые я выучила за годы работы в полиции. Интересно, Эл тоже это чувствует? Чувствует, как накалился воздух? Я рисковала жизнью, спасая единственное, что было ему дорого. Но, по правде говоря, мной двигало не только желание доказать свою невиновность — хотя сама мысль о том, что я могу быть причастна, звучит абсурдно. Причина ещё и в другом: я хочу, чтобы убийца понёс наказание.

Иногда мне хочется, чтобы Эл ощутил боль, которую сам мне и причинил, но я понимаю: это невозможно. Мы слишком разные, чтобы чувствовать одно и то же.

Я уставилась в окно, будто среди пустых полей затерялось что-то интересное. На самом деле мне просто некуда деть взгляд, а встретиться им с Элом — то же самое, что бросить спичку в разлитый бензин.

Когда впереди начинают сверкать огни Лос-Анджелеса, моё сердце уходит в пятки. Наверное, все подростки чувствуют нечто подобное, когда возвращаются домой на разбитой машине. Проблема в том, что я давно не подросток — да и из разбитого у меня только сердце.

«Ещё легко отделалась», — подтрунивает внутренний голос.

Но дело не в этом. Или, по крайней мере, не совсем. Сколько бы я ни успокаивала себя перед встречей с Джорджем и Майком, ничего не выходит. Я подготовила тысячу и одну отговорку, и ни одна из них не звучит правдоподобно. Но вместо того, чтобы признать свою ошибку, я продолжаю придумывать ложь.

Тёмный океан встречает нас с распростёртыми объятиями. По водной ряби плывут одинокие лунные блики.

— Может, заедем ко мне? Переоденешься, — поясняет Эл.

— Нет, — холодно отвечаю я. — Отвези меня домой.

Домой. Мой единственный дом только что сгорел дотла.

Всю оставшуюся дорогу Эл больше не пытается заговорить. Если ему нечего сказать в своё оправдание, то, наверное, и хорошо, что он молчит. Иначе я могла бы снова поверить в его любовь.

Любовь… И зачем только людям атомная бомба, когда существует любовь?

Высадив меня у дома, он разворачивается и скрывается в темноте.

Насыпав немного корма для Молли, я оставляю миску у будки и прохожу в дом.

— Я вернулась, — говорю я почти шёпотом, закрывая за собой дверь.

На тумбочке в прихожей лежит деревянное распятие. Наверное, соскочило с гвоздика, когда я вошла. В столовой горит свет, но она пустует. На столе стоит полупустая банка из-под пива, а на спинке стула висит рабочая сумка Джорджа. Двери в сад распахнуты, и ветер размеренно покачивает тюль. Я выхожу во дворик, под виноградную арку, и оглядываюсь. Ничего не видно дальше изгороди. Нырнув в тапочки, я выхожу на тропинку и, шурша прошлогодними жухлыми листьями, иду к плетёному диванчику. Здесь Майка и Джорджа тоже нет.

А может, это лишь игра моего воображения? Может, я сошла с ума, и Бог послал мне в наказание вечное одиночество? А может, я уже мертва?

В душе я нехотя смываю с себя сажу и солёный запах океана. Кажется, я начинаю понимать, за что мне так нравится побережье. В ушах до сих пор стоит шум прибоя, заглушая собственные мысли.

Когда я выхожу из ванной, снизу уже доносится звяканье тарелок и